Андрей Фатула - По ту сторону Солнца. Сновидения

В некоторых рядах стояли лики, души которых уже проходили через это испытание, но, не вспомнившие всех своих грехов или чистосердечно не признавшиеся в этом, были вновь возвращены на Землю для жизни, уже в других человеческих «ипостасях». Таких душ было немного, единицы. Они держались чуть-чуть уверенней, плащи на них были чуть светлее, чем у остальных.

Поручиться за себя, что наконец-то они вспомнят обо всем содеянном на Земле, они не могли. Полной уверенности в том, что смогут перейти десятиметровый мостик через пропасть, на другую сторону, где их ждала тихая загробная жизнь, у них тоже не было. Никто из них не оглядывался, никто не смотрел ни вправо, ни влево, сосредоточенный и напряженный взор пеленой затянутых очей был устремлен только в одну точку.

У всех было огромное желание перебраться через десятиметровый мостик на другую сторону. Ведь возврат снова на Землю мог превратить их души в животных, будь то змея, волк, медведь или любое другое. Никто этого не хотел. Это означало конец. Это означало, что никогда им уже не встать в один ряд с человеческими душами, прощенья им больше не будет. Поэтому их лица были мрачными и весьма сосредоточенными. Они вспоминали, вспоминали все, что сделали более-менее жуткого, плохого на Земле. Это плохое относилось почти одинаково что к человеку, что к животному или природе.

Сорок дней – большой срок. Сорок дней и сорок ночей – достаточный срок, чтобы вспомнить обо всем. Это удавалось почти всем. Только немногие не могли или не хотели это сделать.

Провести, одурачить или обмануть здесь никого не удавалось. Никогда. Здесь царила одна только правда, и только правда. Кто об этом забывал или хоть капельку сомневался в этом, наказание было жестокое – про́пасть. Пропасть, откуда никто не возвращался ни обратно на Землю, ни тем более в благополучные места для загробной жизни, иногда приближенные к райским.

Пропасть на первый взгляд не вызывала страха. Может быть, потому что долина, раскинувшаяся среди первых пологих холмов, казалась ровной и тихой. На самом деле она и была тихой, даже очень тихой. Здесь не было ветра и не было шума. Здесь не было птиц, даже комаров или мух. Да и откуда им было взяться? Пищу здесь никто не готовил, она была просто не нужна никому.

Сорок дней и ночей каждый в отдельности ждал своей очереди. И так шеренга за шеренгой, ряд за рядом. Не прерываясь ни на минуту, лики умерших людей один за другим, строго соблюдая раз и навсегда установленный порядок, подходили к мостику, а вернее, к доске, установленной через десятиметровую пропасть, и старались перейти по ней на противоположную сторону. Переход не прекращался ни на мгновенье, ни днем, ни ночью. Круглые сутки, не прерываясь, очень тихо, медленно они подходили к пропасти и ступали на доску, ведущую в вечную и спокойную загробную жизнь или вниз, в пропасть, откуда медленно, очень медленно, держась на одном уровне, примерно с полметра ниже установленного мостика, струился густой и непрозрачный дым.

Здесь каждый знал свою очередь. Здесь никто не спешил и никто не стремился встать вне очереди. Таких душ просто не было. А если бы и нашлись, то попали бы только в одно место – в пропасть, в бездну. Это сознавали все. Здесь царил строгий порядок. Кто, в какое время дня и ночи распрощался с жизнью на Земле, тот в такое же время дня или ночи подходил к мостику. Это был закон. А закон нарушать нельзя. Здесь это знали все.

За сорок дней и ночей, каждый раз переступая на один шаг ближе к пропасти, они сознавали это всем своим безликим существом. Закон есть закон, порядок есть порядок. Президент ты бывший или просто сапожник, спикер парламента или рядовой воин. Здесь были все равны. Смерть их всех уравняла.

Здесь никто не шумел, здесь никто не кричал, здесь никто не доказывал свою правоту.

Сорок суток давалось каждому, чтобы вспомнить обо всем. Сорок суток. Уже в первый день или ночь, независимо от того, кто в какое время суток ступал в эту первую шеренгу, первую сзади, откуда начинался отсчет сорока дней и ночей, уже в первую минуту осознав, где он находится, каждый понимал: здесь поблажек не будет. Все кончилось. Поблажки были там, на Земле. Здесь их просто нет и быть не может.

Все сорок дней и ночей каждый в отдельности смотрит только в одну, для него установленную, точку. Это маленький экран, экран его прошедшей жизни. На этом экране, как в фильме, но уже его единственном и последнем фильме, он смотрит кадры своей жизни, но только своей.

Здесь каждому напоминают его шаги по жизни, его поступки, его грехи. Здесь чужих грехов никому не надо. Если кто и брал при земной жизни себе эти чужие грехи, здесь у него их отбирали. Здесь все было честно, все справедливо. Каждому хватало своих грехов. С ними надо было перебраться через пропасть на другую сторону. Каждый надеялся на это, каждый мечтал об этом, каждый хотел этого. Но очень немногим это удавалось, независимо от возраста.

На сороковой день, тщательно просмотрев всю свою прошедшую жизнь, каждый новопреставленный, прежде чем подойти к мостику, ведущему через пропасть на другую сторону, должен был пройти последний экзамен, а точнее, предстать перед судом. Каждый подходил к длинному столу, за которым сидели семь судей, семь великих мудрецов, а может, семеро святых, посвященных во все тонкости земной жизни. Каждый из них отвечал за конкретный день, будь то понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота или воскресенье. Все они были одеты одинаково. Их одежда была похожа на одежду современных судей, только воротники были разного цвета. По цвету воротника их и различали, кто за какой день отвечает. Перед каждым из них на столе был небольшой телеэкран. У всех семи старейшин на глазах были очки с защитным зеркальным покрытием. В мгновение ока семеро посвященных в дела смертных могли увидеть на экране прошедшую земную жизнь новопреставленного. Некоторым из новопреставленных многие грехи и согрешения по велению Всевышнего и просьбе великих Святых прощались. Это были те души, за которых усердно молились там, на Земле, в течение конкретных сорока дней, пока они находились здесь или в других похожих местах, специально определенных свыше.

В назначенное время душа новопреставленного подходила к столу и называла свое имя, и больше ничего. Если человек менял имя в течение своей земной жизни или хотел схитрить в последний раз, его поправляли тихо, спокойно, называя настоящее и только его истинное имя. Затем судьи, сидевшие за столом, переглядывались между собой и только по им известной команде одновременно нажимали на кнопки, и на экранах компьютеров, как в раскрытой книге, появлялось все положительное и отрицательное, содеянное человеком на Земле.