Андрей Гальцев - Рассказы

…Ира объявила пропавшего гостя в розыск. Его труп нашли по сигналу мобильного телефона. Потом откопали велосипед и вещи. И больше ничего не нашли, потому что он ушёл.

Примечания. Дядя заказал искомое растение по интернету и скоро начнёт исцеляться. Правильное название – пажитник (шамбала, мамыр и др.).

Овринг (тадж., фарси) – тропка на вертикальной поверхности, сделанная из деревянных кольев, вбитых в стену скалы. …Впрочем, это уже не так важно.

Некоторые города, некоторые гостиницы напоминают о том, что тебя здесь не должно быть; они похожи на смерть или наваждение. Один мой знакомый так чувствовал себя в собственном доме. Посмотрит на жену и подумает, что он попал в поддельную, чужую жизнь, а свою потерял, забыл… от, может быть, принятого клофелина, которым женщины угощают мужчин в распивочных. Нет-нет, я тут ненадолго; поброжу и уеду домой. Надо потерпеть. Когда вот так неуютно на душе, непременно должен пойти дождь, это такая режиссура.

Беда в том, что в средней полосе оказалось несколько городов по имени Жданов. Я позвонил на автовокзал и мне объяснили, как доехать до Жданова, и я положил трубку, тогда как мне должны были далее объяснять, как добраться до ещё двух одноимённых городов. Какой я непрактичный, просто какой-то злоумышленник против себя. И вот я приехал подписать договор с директором керамического завода, чтобы начался выпуск придуманных мною игрушек, но улицы Раструбина нет, и Потемкинского тупика, где расположен завод, не существует в этом Жданове. Я вернулся на станцию и обнаружил, что у меня в автобусе стащили деньги, мобильник и нечто ещё весьма важное… не могу припомнить что. В моём плаще просторные карманы: значит, парень, который всё прилаживался спать на моём плече, не спал в пути или руки его умели воровать во сне.

Распираемый досадой, я пошёл на почту и вымолил разрешение в долг позвонить в Москву. Ну вот, перевод от своего друга я получу только завтра, а на сегодня открылась перспектива помаяться в незнакомом городке. Я взялся переждать нынешний отрезок времени, как пережидал бы хвост очень длинного поезда. А к сердцу будто приделали счётчик, отсчитывающий удары, чтобы я ужаснулся числу истраченных мгновений.

Как нищий, научившийся получать порнографическое удовольствие от зрелища поедания пищи, я посидел в кафе. Две барышни целовали взасос чай. Два алкаша задушили бутылку, вытрясли из неё последние слёзки; один из них был совсем юнец, ему бы жить да жить, если бы не глухой, ничего не желающий знать затылок. Моей душе стало душно, и я вышел вон. Дождь зашуршал по кепке, словно обрадовался. На дороге светились лужи, в которых толпились серебряные колечки. Я заглянул в лужу и на площади своего отражения отменил быструю оспу дождя, потом скосил глаза- чем бы заняться? Увидел за палисадником крылечко – прямо теремок для входящих. На двери там висела табличка «Ждановский краеведческий музей». Закрыт, наверное. Я потянул ручку, потряс, сел на ступеньку, и тут дверь похрустела замком и открылась. В чёрном проёме стоял заспанный дед: «Чего ломишься? Чем сильнее жмёшь, тем закрытей дверь. Заходи».

Какой-то запах… старых газет, прокуренных мыслей. На стене висят полторы фотографии. Стол завален подшивками газет, конторский шкаф едва сдерживает в своём чреве амбарные книги, одна из которых высунула страницу и прилепила к стеклу, точно язык.

– Спасибо, что впустили, – робко сказал я.

– Служу людям, – ответил он.

– Газеты собираете?

– В качестве летописи. Откуда знаешь, какое событие через 30 лет окажется судьбоносным, какая правда будет в чести?

– Хотите угодить новому дню?

– Куда там! Просто забавно. Озяб? Чего-нибудь выпьешь? Портвейна?

– У меня денег нет, такая история.

– Это не худший вариант. У кого денег нет, у кого ума, у кого памяти, у кого стыда. Соседи тут неподалеку… жена приказала ему деньги добывать. Вот он и добыл, а заодно – сифилис, и дырку в совести, и новые черты лица, каких мама не рожала, и пистолет под мышкой, и такое несчастье посреди голых девок, что хоть волком вой. Она ко мне прибегает: «Корней Корнеич, ты напомни ему, каким он прежде был!» Ишь, лиса! Так он прежний тебе не нравился!

Во время этого разговора я машинально смотрел на подшивки газет: Правда, Комсомольская правда, Пионерская правда, Женская правда, Ждановская правда, Вечерний Жданов, Коммерческая правда, Криминальная правда, Неправда. Разговор мне показался любопытным, но все же смогу я здесь переночевать или нет? Во второй комнате стоял черный рояль, под которым сиял белый ночной горшок без крышки, словно рояль мог обмочиться.

– Это инсталляция, в честь Бетховена, – пояснил дед. – Именно так располагались два этих предмета в его комнате. Только у него горшок бывал полный.

Последняя комната была замусорена детскими игрушками и мелкими предметами. Экскурсия завершилась. Дедушка тем временем примостил на столе возле подшивок бутылку портвейна №13 и два гранёных стакана.

– Извини, что не коньяк.

– Ну что вы, что вы. А при чем тут Бетховен?

– Его нам очень не хватает. Жданову не хватает ярких личностей. В связи с этим совет краеведов предложил вешать на домах мемориальные доски «Здесь не жил Есенин» или «Дом памяти о встрече Пушкина с Гоголем в Царском Селе». Видишь, они встречались не здесь, но иначе мы вообще останемся вне истории.

– Н-да, – сказал я, чего-то не понимая и тревожась, как тревожится шахматист, не видящий опасности в ходах противника. – Неужели здесь не происходило ничего интересного?! – спрашиваю отчасти из вежливости.

– Надо бы тебе самому порыться в архиве. Погоди, я печку затоплю.

Шаги хозяина, скрип двери, грохот поленьев; печь выходила сразу в четыре помещения: в прихожую, газетную, рояльную и детскую. Вскоре в печи зашумел огонь, за окном стемнело, наш стол накрыла волшебным светом, как шатром, лампа в желтой юбке, свисающая на длинном проводе с потолка.

– Вот, скоро тёпло будет, – шаркая тапками, подошел к столу, сел и большим пушистым ухом прислушался. – Тсс!

– Что там?

– Показалось. Но скоро всё равно придут.

– Кто?

– Поди сюда, я тебе покажу, – он подвел меня к стене с фотокарточками. – Вот эти скоро заявятся. Когда ждешь чего-то страшного, оно приходит ещё страшней. Поэтому я стараюсь не думать.

На одной карточке стоят трое мужчин, один из них держит чемодан. Другая фотка была обрывком: молодая и, судя по верхней губе и ноздрям, скандальная женщина указывает рукой куда-то, но там карточка оборвана.

– Вот так наша с ней жизнь и оборвалась, – сказал старик.

Дешёвый портвейн поймал в себе жёлтый свет лампы и заиграл янтарем. Мы чокнулись за встречу, выпили, в этот момент вздрогнула запертая уличная дверь. Старик поперхнулся. Там постучали. Он как-то несчастливо пошлёпал открывать.