Анна Тонких - Человек без смысла

Я не знаю, скольких увезли в больницу, я же не оборачивался.

Обычно после разгромов, мы с другом катаемся еще несколько часов, и он выкидывает меня на набережной. Там никогда никого нет, но в этот раз никого «да»: сидел какой-то парень и ковырялся в пальце своей ноги. Он посмотрел на меня, я посмотрел на него. Потом он снова взглянул на меня, а я взглянул на него. В конце концов, я решил подойти, потому что мне было интересно узнать о причинах ковыряния в пальце.

Рядом с ним лежали большой рюкзак, иконки и банки с кабачковой икрой. В руках он держал бинты. Кровь стекала на асфальт, огибая банки с кабачковой икрой, иконки и большой рюкзак.

– Кто тебя? – спросил я.

– Лошадь…

– Лошадь?

– Я всегда смотрю по сторонам, а в этот раз я не заметил большую повозку с лошадьми, выезжающую из-за угла. Одно из животных напрыгнуло на меня. Пострадал только палец.

– Везучий.

– Нет. Я знал, что так случится.

– Не понял.

– Нельзя играть в шахматы.

– Еще больше не понял.

– Я вдруг решил, что ты знаешь.

– О чем?

– У тебя ведь?

– Что?

– Да, точно. Ну, ты, вероятно, еще в самом начале.

Он отложил бинты и открыл рюкзак. Вытащил оттуда всякую дребедень. Среди дребедени оказалась шахматная фигурка, что тоже, впрочем, дребедень. Он положил ее передо мной и сказал:

– Черная ладья – фигура, которой ходишь ты.

– Почему не пешка?

– Хочешь ходить пешкой?

– Не особо.

– Правильно. Но лучше не ходить и ладьей.

– Не ходить куда?

– Белые фигуры – природа. Будешь продолжать играть, выдвигая черных, природа будет ударять по тебе в ответ. А природа бьет жестоко. Вот и по мне ударила. Я захотел легких денег, а получил кровоточащий палец.

– Ты колдун?

– Я – автостопщик.

Его палец сильно защипало, и он отвернулся, чтобы продолжить перевязывать его. Параллельно говорил со мной:

– Я чувствую, тебе бывает плохо.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Ты еще маленький.

– Понимаю, ты не веришь мне. Игра легкой не бывает. Все сначала сопротивляются.

– Так, ладно, я пошел.

Ни разу не обернулся.

В комнате пусто. На улицах людно. Снаружи все напоминает Бал Сатаны. Люди высовываются из окон, оттуда же летят цветы, телевизоры, посуда и прочее совместно нажитое, кто-то с кем-то спорит, кто-то целуется, кто-то бегает от полиции, а я в полнолуние превращаюсь в романтика и уличного философа. Может, пора перестать искать истину и пойти выпить вина?

Табуретка на стул. Я на табуретку. Моя рука тянется к верхней полке, чтобы вытащить остатки полусладкого. Через несколько минут по чашкам будет разлит алкоголь, а на ковре появятся пятна от пепла. Вокруг меня будет много тел, курящих и разбрасывающих болтовню направо и налево. Тело№1 станет заигрывать с Телом№2. Тело№3 подольет водки Телу№4. Тело№5 сфоткает для социальных сетей Тело№6. Без душ это просто машины, пичкающие друг друга фигней.

Мое тело все больше похоже на автоматическую коробку передач, элементы которой все решают за триста пятьдесят миллисекунд до принятия решения. Если следовать этой логике, то, освобождая себя от ответственности, я могу заявить, что нейроны виноваты в прожигании моей жизни. Нейроны ставят чайник, они же предписывают грустить по утрам, и они же не позволяют жизненной силе пробраться в мой организм и заставить что-то делать.

Соберу свое тело и пойду в чужую квартиру, принадлежность которой так и останется неопределенной. Я перестану искать самого себя, вдруг осознав, что мои поиски ни к чему не приведут.

Так было в тот день, когда мне исполнилось пятнадцать. Ровно пять лет назад.

Настоящая детская травма – проснуться на школьном уроке и обнаружить всех вокруг мертвыми. Не так категорично, конечно.

Мертвые люди обладают следующими характеристиками:

Они боятся слова «судьба», хотя живут в предопределенности, думая при этом, что их слово имеет вес и именно они делают выбор;

Ходят куда-то не потому, что хотят, а потому что нужно;

Смотрят передачи, которые захламляют мозги;

Запоминают информацию от посторонних и без проверки выдают за свою;

Наконец, они выглядят, как одушевленные гробики с двумя ножками и ручками, в которых хранится всякая дичь.

Тогда я посмотрел на них и вдруг проснулся. Я начал слышать звуки, которые только теперь стали звуками, видеть предметы, которые только теперь стали предметами и ощущать эту комнату как одно целое. Но я просто видел их, совсем не осознавая, каким образом они относятся ко мне, к моему «я», которого, быть может, и не существует. Конечно, эйфория меня поглотила, но только поначалу. Я почувствовал себя живым человеком, который понимает, что он сидит именно здесь.

Я шел домой в полнейшем воодушевлении, что я не такой как все, что я другой. А уже дома уселся к батарее и уткнулся в колени. Ложь. Я такой же. Я просто понял, что мертвый, но живым от этого не стал.

Мне приходилось приводить кучу аргументов, конструировать цепочки невероятных объяснений своего ухудшающегося самочувствия, бегать по коридорам и разбивать тарелки на виду у всех. Все думали, что это издержки переходного возраста. Он просто очень часто плачет и каждую минуту хочет себя задушить. Ничего серьезного. Через несколько месяцев я нырнул в себя окончательно и до сих пор не всплыл.

По пути на вечеринку меня чуть не пришиб пылесос. Он разлетелся на куски в двух метрах от моей головы, а сверху послышался смех. Дело рук моего приятеля.

– Эй, ты видел? Классно?

– Классно. Чей он?

– Что?

– Чей он?

– Чувак, я не слышу тебя, поднимайся давай.

Раз ступенька, два ступенька, три ступенька. Замок щелкает, и я вижу своего друга, выходящего из комнаты с бутылкой пива.

– Ни слова.

– О чем?

Минута молчания, и…

– Кстати, на кухне сидит обалденная девушка… секси… я бы сам подошел, но с утра я хапнул кое-что, и у меня там все, понимаешь, приуныло.

– У меня нет настроения общаться с кем-то сегодня.

– Заткнись и поверь мне.

И я поверил ему, и подошел к столу, возле которого с кем-то из Тел сидела протеже приятеля. Потоки ее голоса достигали ослепшего от жизни парня, но отскакивая от его бездушной оболочки, возвращались обратно.

Тела, чьи мысли были не загрязнены стереотипами, страхами и переживаниями, тела, в которых присутствовала хоть капля самосознания, а не простого самоузнавания себя в зеркале, имели имена. Наверняка и у нее было имя и мне казалось, что ее обязательно зовут Ева.

Я стоял к ним спиной. На моей спине были глаза. Мне виделось и чувствовалось, что она расслаблена, а вот машина, сидящая напротив нее, наоборот напряжена, поскольку сомневается, что этой ночью ее самолюбие не будет удовлетворено. Все ближе и ближе Тело подсаживалось к ней, совершенно не слушая, о чем она говорила.