Игорь Михайлов - «Вторник». №3, апрель 2020. Толстый, зависимый от дня недели и погоды литературно-художественный журнал

– Вот особенно вкусная, прямо пальчики оближешь, – добавил он и протянул дяде Жене самую невкусную, желейную конфету, со вкусом просроченного повидла.

– А вот эта – бе-е, фу-у, – сказал Гриша, не замечая хитрого взгляда дяди Жени и откладывая себе в сторону две «Любимых» конфеты. – Их есть не надо.

– Ну, раз это самая невкусная конфета, я её и съем, – сказал дядя Женя, после чего развернул и положил «Любимую» себе в рот. – Я привык заботиться о людях и лучшее оставлять другим. Сам же я могу и невкусную съесть!

Глаза Гриши наполнились было слезами, но тут дядя Женя изрёк фразу, смысл которой Гриша понял позднее:

– Я так понимаю, в новом году мы будем видеться чаще, – дядя Женя обвёл глазами кучу конфет и исчез.

Так Гриша лишился одной «Любимой». Оставалась ещё одна. Мальчик уже собрался её поскорее съесть, но задумался. Секунд пять он сидел не двигаясь, а потом взял «Любимую» и побежал на кухню.

– Мама, это тебе, – сказал Гриша. – С Новым годом!

«Молодец», – проговорил дядя Женя где- то внутри Гриши.

Вторая история случилась летом. Гриша с мальчишками играли в мяч во дворе дома. Вдруг произошло неожиданное. То ли Гриша не рассчитал силы, то ли мяч нарочно решил изменить траекторию полёта – но он вдруг полетел прямо в окно бабы Люси, очень вредной бабуленции, похожей на старуху Шапокляк. Стекло звякнуло и разлетелось. «Вот бы я был не я», – подумал Гриша. В окне показалось сердитое морщинистое лицо.

– Ах вы, шпана несчастная! – заверещала Шапокляк, тряся шваброй. По- видимому, она собиралась на ней вылететь из дома и отлупить мальчишек.

– Спокойно, Людмила Петровна, – позади раздался ровный голос дяди Жени. – Я стекло выбил – я и вставлю.

– Вы?! – поразилась Шапокляк и часто- часто захлопала глазами, как сова.

– Ну да. Я показывал ребятам, как забивать пенальти. Ну и нечаянно…

Дядя Женя улыбался. Через полчаса в злополучном окне блестело новенькое стекло. Соседка тётя Настя любовалась им и всей душой желала, чтобы дядя Женя и ей выбил стекло. Гриша глядел на своего спасителя.

– Но ведь… – начал Гриша, но дядя Женя его перебил.

– Так лучше.

Но удивительнее всех стала третья история. Осенью вдруг у Жени заболел зуб.

– Всё ясно, первый в жизни кариес, – заглянув в рот сыну, сказал папа. – Записываемся к стоматологу.

Вечером Грише позвонил двоюродный брат из Тамбова – успокоить. Брату было уже десять, и он в свои годы трижды сиживал на зубном троне.

Это так страшно! – слышалось в трубке. – У меня ещё врачиха такая злющая – ведьма! Спорим, у тебя такая же будет? Ну, так вот, взяла она дрель – и давай мне все зубы по очереди сверлить! Осколки так и полетели в разные стороны. Ну ты не переживай, вовсе не обязательно, что ты умрёшь. Я те честно скажу: выжить шанс есть. Хоть и маленький.

И тут у Гриши случился обморок, потому что дальше он ничего не помнил. На следующий день они с папой поехали в стоматологию, зашли в ослепительно белый коридорчик, где пахло чем-то резким, больничным, надели бахилы и провалились в мягкий блестящий диван – ждать. Минуты казались годами. Повсюду с плакатов на Гришу глядели огромные зубы – некоторые ещё и в разрезе. На одном из плакатов было фото девушки, которая улыбалась таким белоснежным оскалом, что казалось, сейчас вцепится в тебя, как тигр. Из кабинета доносилось противное жужжание. У Гриши зуб на зуб не попадал. Он уже мысленно попрощался с миром: с кошкой Матильдой, с берёзой во дворе, с родными и друзьями. Наконец жужжание стихло.

– Проходите, – раздался голос медсестры, и Гриша с папой оказались в кабинете. Возле зубного трона в белом колпаке и ослепительно белом халате стоял дядя Женя и готовил оборудование для пациента.

– Кто-то очень хотел узнать, кем я работаю, – рассмеялся дядя Женя. И кто- то очень любит есть конфеты. Добро пожаловать в кресло, друг!

…Был удивительный солнечный день. Класс писал сочинение на тему «Кем я буду, когда вырасту». Гриша быстро писал. Он уже не сомневался, кем станет, когда вырастет. И тут дело даже не в профессии – какая разница, какая профессия… Гриша чувствовал, что главное – не это. «Когда я вырасту, я хочу быть дядей Женей», – написал он.

Это были стихи.

Я узнала бы их по дыханью.

По сжигающей боли в груди.

По холодному небу в задумчивом звёздном мерцаньи.

По колючим огням позади.

По облезлой калитке, по стёртому номеру дома.

По ворчанью соседского пса.

По гнилому шуршанью забыто лежащей соломы.

По желанию – их написать.

По походке моей виноватой или вороватой

От упавшего набок плетня.

По бездомной тоске, по тяжёлому слову – «расплата».

Это были стихи.

Но они не узнали меня.

ЦЕРКОВЬ

И всё-таки она ещё стоит.

Облезли стены, купола подгнили.

И так убог её суровый вид,

Что кажется – мы все о ней забыли.

Но словно из земли она растёт.

Но словно впрямь земля её питает.

Всё рушится, ветшает и гниёт.

Она стоит и времени не знает.

Её не обновляли никогда.

Не сохраняли никакою властью.

Но чудится – она падёт тогда,

Когда земля расколется на части.

Вглядись вперёд и оглянись назад —

Всё тот же крест темнеет безмогильный.

Как божий перст. Как матери глаза.

Как всё, что мы до времени забыли.

…

Не я, не я. В том нет моей вины,

Что избы на деревне опустели.

Что в бледно-синем отсвете луны

Могильной тьмой к окну подходят ели.

Как дальше жить, когда такая тьма.

Когда в душе не уместить всей боли.

Ослепнуть бы или сойти с ума.

И побрести юродивой по воле.

Чтоб просветлела боль моя от слёз.

Сомкнулись обезумевшие губы.

Но, как сошедший нА землю Христос,

Сидит на лавке старичок беззубый.

И я уйду, уеду, убегу

От глаз его святых, как от расплаты.

Туда, где свет, туда, где шум и гул.

Туда, где я ни в чём не виновата.

…

Теперь синицам не до песен.

Теперь бы выжить. Холода.

А снег вокруг красив и весел.

Дома, деревья занавесил,

Лёг тишиной на провода.

Мне говорят: «Ты будь светлее.

Гляди как ясно и бело».

Гляжу, а птицы леденеют.

Что делать мне с душой своею —

Не всё ей ясно, что светло.

И сквозь румяные зарницы,

Сквозь свет узорчатого льда

Глядят озябшие синицы.

И так во всём. И так всегда.

…

До порожка подорожник

Всю дорожку обложил.

В этой хате жил сапожник.

Просто помню я, что жил.

Жил давным-давно когда-то.

Время всё перемело.