Александр Вэй - Ворожители

А вот Финляндский оставался прежним, и электрички за двадцать лет, похоже, мало изменились. Народу набилось не тесно: ни на лавке, где пристроился Георгий, ни напротив вообще никого не было. Зато с первых же минут поездки кто-нибудь неугомонно шнырял по проходу: то книгоноши, то продавцы разной подозрительной медицинской машинерии, то бабки с грибами, то немые с календариками. Вклинивались в этот поток и контролёры, и самодеятельные певцы. Был даже проповедник некоего нового пути спасения, желавший денег на «устроение молельного дома». Словом, проход не пустовал.

Сперва Георгий пробовал реагировать на происходящее, затем демонстративно презирал и, наконец, обзаведшись пухлым журналом, углубился в чтение. Ненадолго. Журнал рассказывал о жизни совершенно неведомых Георгию богатых людей и о том, что́ следует помнить, заявляясь в дорогущие лавки в этом сезоне. Плюс к тому были и сюжеты о модных новинках в области зрелищ: например, долго и косноязычно восхвалялись прелести недавней антрепризы о Шурочке Азаровой. На беду, Георгий уже насладился этим спектаклем и, вспоминая, никак не мог взять в толк, почему в новой версии мюзикла колыбельную кукле Шурочка поёт в чём мать родила, отчего все персонажи постоянно спариваются, не обращая внимания на пол и возраст, и с какого перепугу поручик Ржевский теперь ухлестывает не за столичными певичками, а за корнетами из своего же полка. Вдобавок выражение «кавалерист-девица» авторы поняли слишком буквально: героиня явно и впрямь с рождения служила в кавалерии, но в качестве скаковой кобылы, что выдавали и стать, и голос…

Захлопнув журнал, Георгий взглянул на часы и обнаружил, что ехать ещё минуток сто тридцать, если не более. Оставалось наслаждаться видом за окном.

Мимо проплывали деревянные церквушки с погостами, покосившиеся избы, неровные поля, засаженные невесть чем или просто поросшие сорняком. Крепких деревень видно не было, зато высился ельник, а местами вздымались ряды красных сосновых стволов. Дороги, изредка попадавшиеся на глаза, предназначались явно не для езды и походили на раскопки древних городищ. Впрочем, верно, это просто перегон такой, строятся же тут люди, и дороги есть, вон, у Семёнова дача чуть не с вертолётной площадкой… Но в окне ничего похожего не показывали. Солнце начинало понемногу снижаться, жёлтый свет бросил нестерпимо яркие блики на стену за спиной.

Отчего же он всё-таки согласился переться на этой громыхающей железной колбасе неизвестно куда? Зачем солидному и преуспевающему эксперту-антиквару какая-то глиняная чушь, которую даже и продавать не собираются? Георгий неоднократно пробовал отвечать на подобные вопросы и самому себе, и другим, но убедительно не получалось. Скажем, институт, не дающий ни денег, ни престижа, – отчего было бы не послать его ко всем чертям, зачем мыкаться и выслушивать ахинею по своему адресу, писать макулатуру? Ведь есть и имя, и клиенты, и связи…

Ответ прятался где-то на самом дне сознания, но вылезать оттуда не хотел, выказывая только краешек, который Георгий когда-то для себя окрестил никому не понятным сочетанием: «прикрывать рукой фитиль». Тлеет ведь где-то глубоко внутри, в душе где-то тусклая лампадка, и погаснуть ей нипочём нельзя разрешить. Погас огонёк – не разожжёшь, сколько ни чиркай спичками. Вот такой фитилёк и пробовал закрыть от житейского ветра бывший отличник и прочее, поражавший талантом, подававший надежды и влетевший без каких-либо тормозов в смертельную мельницу девяностых. Многие спивались, многие уходили из науки куда угодно, институты пустели на глазах, а Георгий всеми правдами и неправдами остался, обзаведясь личным заработком на стороне и постаравшись не скурвиться, подобно подавляющему большинству, и не ввязнуть в беззаконие. Жена с новорождённым сыном хлопнула дверью ещё до того – не только бросила умственные занятия, но и свалила из страны. Случайные дамы надолго не задерживались и всё больше бесили. Многие друзья умерли от водки, болезней и безысходности. А вот Гамадиев, между прочим, не пропал. Он продолжал жить своим делом так, словно ничего вокруг и не менялось, будто бы никакого времени на дворе вообще не существует. Поэтому, коли уж он просил, Георгий старался соответствовать: фитилёк в душе это любил и словно бы даже светил чуть веселее…

В окне тем временем чаще и гуще теснились далёкие наплывы леса; шершавые колонны сосен, ельник то и дело полностью перекрывали обзор. Вдруг деревья отступили, показались луга, и одновременно с этим Георгий отчётливо увидел столь неожиданную и неправдоподобную фигуру, что прочие мысли вмиг разнесло в атомы, оставив голову в непереносимом беззвучии, – совсем близко от электрички, чуть выше древесных крон летел человек. Человек был всамделишный: тень от него четко виднелась, когда поезд отдалялся, а деревья редели.

Человек был пожилой: седые волосы и борода бились по ветру. Человек сидел, заложив ноги накрест, и летел непонятными скачками, то набирая высоту, то словно скатываясь с горы. Эти взлёты и заныривания, тем не менее, придавали изрядную скорость – летун без труда обгонял электричку, устремляясь в сторону показавшейся реки. По берегу тянулись поселения; дома здесь были явно лучше, хоть и стояли вразнобой. Молодые берёзы и ели жались друг к другу плотной, но слабосильной стеной. Сосны высились чуть дальше. Летун виднелся как раз над соснами, потом над жёлтым ровным полем, затем над какими-то лиственным гущами. Плотная куртка надулась на спине парусом, низкое солнце горело в седине.

Всё это было до такой степени невозможно, что Георгий окончательно утратил силу рассуждать. Он зачем-то ухватился за чёрную от копоти оконную раму, натужно потянул её вверх, пытаясь открыть, и… чуть не свалился со скамьи головой вперёд. За стеклом уже синели ранние сумерки, народу в вагоне осталось мало.

Георгий попробовал оглядеться и сообразить, что же было: приснился ли ему летучий старик или сон сморил позже, вытравив память. Логически выходило первое, но кто знает?.. Что спросить на этот счёт у попутчиков, фантазии не хватало.

Прежде всего, видимо, следовало вообще завести беседу, и благодарной кандидатурой смотрелась бабушка двумя рядами дальше.

– Прошу прощения, – выговорил Георгий, приближаясь к ней на окаменевших от сидения ногах и выставив вперёд расписание с мудрёным финским словом. – Вы не знаете, эта станция скоро?