Дмитрий Шадрин - Граффити

– Как же я тебя ненавижу, – сказала жена. «И я тебя очень люблю», – подумал Саморядов, выходя на лестничную площадку.

Саморядов вернулся на Московскую. Ее шлифовали прохожие. Над ними висели гирлянды похожие на рыбацкую сеть. Ветер трепал рекламную растяжку. В драмтеатре ожидалась интригующая комедия. В ролях сплошь народные артисты. Луна была бледной и невзрачной, как призрак. В сквере за фонтаном механическая кукушка меланхолично прокуковала шесть раз. У по-детски разрисованного забора тот же патлатый парень, в черном пальто, все так же бренчал на гитаре и пел все ту же песню. Но теперь другая девушка доставала прохожих. У нее была синяя челка и чем-то отуманенные глаза. В руке она держала, точно поднос, перевернутую ковбойскую черную шляпу. С медленной улыбкой она тягуче выговорила:

– Подсобите музыканту.

Усмехнувшись, Саморядов высыпал мелочь в протянутую шляпу. Сутулая девушка расплылась в улыбке и поспешила к смуглой кукле, с утиными губами, с сумками из бутиков. Модница с каменным лицом прошла мимо.

Саморядов остановился на светофоре. Мимо проехал автобус-катафалк, разрисованный какими-то пиктограммами. Саморядов проводил ритуальный автобус обескураженным взглядом. Засосало под ложечкой. Между тем зажегся зеленый. Обойдя лужу, Саморядов перешел через дорогу.

Начал он с «Бардака». Сел за боковой столик, обращенный к окну. Заведение было полупустым. Невдалеке за большим столом напротив друг друга сидели молодой субтильный человек и молодая полноватая девушка. Между ними стояли чайник, сахарница. Рядом с девушкой на деревянном похожем на разделочную доску подносе лежало бисквитное пирожное. Парень и девушка рисовали друг друга в блокнотах для набросков. У девушки были разноцветные ногти. Она медленно и осторожно водила карандашом по бумаге. Парень рисовал быстро и резко, вскидывая сощуренные хмурые глаза на девушку. « Вокруг одни художники» – с досадой подумал Саморядов.

Он хотел перебраться в другое заведение. Но тут подошла смуглая черноволосая девушка в черном облегающем свитере, который подчеркивал грудь, в черных брюках и бардовом переднике, перехватывавший узкую талию. «Ксюша», – прочитал Саморядов на бейджике. У нее были большие живые глаза и тонкий нос с горбинкой. Он невольно представил ее лишь в одних черных чулках и переднике, и его обдало жаром. И тогда он поспешно сделал заказ, наобум ткнув пальцем в меню и как бы попав в небо.

Ксюша принесла алкогольный глинтвейн с апельсином и корицей. Саморядов быстро выцедил его через соломинку. Ксюша принесла мохито. Оно было выпито большими жадными глотками.

А есть ли что-нибудь крепче коктейлей, спросил он Ксюшу. Оказалось, что нет. Тогда он заказал фирменный сэндвич. И пока Саморядов ждал сэндвич, он успел уговорить две Маргариты.

Между тем «Бардак» стал заполняться молодым племенем и бурлить… Саморядов и не заметил, как опьянел от коктейлей и Ксюши, которая обслуживала столик. Она принимала заказ, уносила пустые стаканы и приносила полные. «Бардак», глядя на Саморядова большими глазами с длинным накладными ресницами, исподволь и тихой сапой прибирал Саморядова к рукам, наполняя бурливым туманом

Точно завороженный он следил за передвижениями официантки по «Бардаку». Вот Ксюша стоит за прилавком, принимает очередной заказ, пробивает его через кассу. Вот она с подносом пропадает из вида за дверью кухни. А вот она несет поднос с заказом в соседний зал. Саморядов знал, что ему ничего не светит, но он продолжал отуманенным, залитым коктейлями взглядом цепляться за Ксюшу.

Наблюдая за кружащейся как белка в колесе большеглазой официанткой, он вспоминал, каким он был десять лет тому назад (то есть в ее возрастной категории), и пытался представить, каким он будет лет через десять. И будет ли он вообще.

Страшно подумать, ему уже тридцать два, а он все в этом захолустье. И с каждым прожитым здесь днем у него усиливалось ощущение, что его навеки вечные прибрал к рукам этот игрушечный город. Саморядову казалось, что он барахтается в выгребной яме. Пробегали день за днем, и ничего не менялось. Было все то же, все так же и все здесь же. И через пять, тем более через десять лет, он все еще будет здесь, копошиться в этой яме. Надежда ускользала точно метавшаяся по «Бардаку» Ксюша.

Улучив момент, когда Ксюша оказалась за прилавком, он подошел, заказал не важно что, пусть будет «Пина колада», и осмелился спросить, лишь бы спросить:

– А ведь ты не местная?

– Нет, – и она опустила миндалевидные глаза с длинными ресницами.

Размякший Саморядов понял, что сморозил глупость и к тому же пропал. Он мысленно обложил себя.

– Ксени чужеземная – эпитет Афродиты, – сказал Саморядов.

– Буду знать, – она принужденно улыбнулась.

В начале февраля Ксюше Чиковани исполнилось двадцать три. Из них три года забрал у нее «Бардак»… Как же она дошла до жизни такой? А вот как…

Четыре года тому назад Баграт Чиковани вместе со своей семьей перебрался из Абхазии в Огнереченск. Днем Ксюшин отец шуровал на зеленом рынке, а ночью рисовал картины в духе Пиросмани и Матисса. Баграт и раньше баловался живописью. Но, окопавшись в этом унылом лимбанутом городе, на Баграта Чиковани что-то нашло. Он весь ушел в холсты и краски. Его тяга к творчеству стала смахивать на одержимость. Ксюшина мать, женщина простая, недалекая и практичная, не понимала мужа. Ахра опасалась, что он свихнулся окончательно и бесповоротно. Она горестно качала головой и вздыхала.

На зеленом рынке отец был на подхвате у оборотистого земляка. Зеленщика звали Блабба. Зеленщик одолжил Баграту Чиковани крупную сумму и тот не смог вовремя расплатиться. Блабба великодушно простил долг и предложил Чиковани взаимовыгодную сделку. Блабба наобещал золотые горы и, заручившись поддержкой Баграта, посватался к его дочери.

Сквозь редкие волосы на голове Блаббы проступал нарост, похожий на рог. Ксюше приснился кошмар: она – жена толстого губастого черта; по дому носятся круглые чертенята, маленькие копии Ксюшиного мужа… Несмотря на все увещевания родителей, Ксюша наотрез отказалась выходить за старого зеленщика. Отец наорал на Ксюшу. Она ушла из дома, сняла однушку на окраине и устроилась официанткой в «Бардак».

Поначалу было тяжело, носится с утра до вечера с подносом. Она чувствовала себя выжатым лимоном. Ксюша даже хотела уволиться. Но потом Ксюша как-то так втянулась и стерпелась. Управляющая, Лора Абросимова, пообещала повысить Ксюшу до администратора.

Зеленщик, раздосадованный отказом Ксюши, уволил ее отца. Баграт Чиковани стал водителем маршрутки.

Заботы и неурядицы измотали и рано состарили Ахру. От ее былой красоты остались только глаза, большие и тихие, как два глубоких омута. Все время уходило на домашние хлопоты и детей. Когда после ссоры с отцом Ксюша съехала, стало еще хуже. Две младших дочери и сын стояли на ушах и трепали нервы Ахре. Ксюша навещала мать, младших сестер и брата, когда отец был на маршруте.