Лена Барски - Сто дверей

Явно очень плодотворная среда.

Может быть, это история о любви, может быть, о ненависти. A может быть, о прощении?

– Я всегда буду… Даже если вы… Даже если ты и он… – Здесь она замялась и громко подумала непроизносимое слово «расстанетесь». Слово, которое в момент наивысшего счастья и любви, достигшей триумфа официального воссоединения, нельзя было произносить, но можно было подумать. Тем более, что вокруг это слово думали все, – друзья, родственники, студенты, коллеги по работе, почётные гости и простые приглашённые.

Его так много думали, что оно просто висело в воздухе. За него можно было ухватиться. Как за поручень в метро или трамвае, который шатает из стороны в сторону. И его даже не надо было искать или судорожно нащупывать. Только протянуть руку и оно само удобно ляжет в раскрытую ладонь и примет совершенно определённую форму. Неромантичное, но вполне реалистичное слово. Потому что так бывает. Буквально на каждому шагу.

Мало ли, что случается в этой жизни. И судя по раскладу и выходным данным, скоро случится и в этой сомнительной ситуации: неравный брак, молодая жена откуда-то из Украины, муж из Польши намного старше её, слишком заманчивая перспектива совместной жизни в Германии на всём готовом. В жизни всё меняется и ничто не постоянно. И каждый только пытается найти собственную выгоду и как-то более или менее выжить.

Рядом со мной стояла высокая женщина спортивного телосложения с пшеничными волосами до колен, которые она распускала по особым случаям. Сегодня был тот самый особый случай – наша свадьба, на которую она была приглашена свидетельницей. Волосы густой копной рассыпались по плечам и водопадом спускались по спине, и казалось, что она была окружена мягким шелковым мерцанием.

Вдохновенное лицо с точёными правильными чертами выдавало общие для нас с ней славянские корни – широкий лоб, тонкий нос, узкие губы, гладкая смуглая кожа со следами недавнего загара. Одета она была в длинный плащ из чёрной кожи, брюки свободного покроя и свитер навыпуск, скрывающие возможные недостатки её фигуры.

Но у неё, на самом деле, не было недостатков. Она была совершенна, как художественные инсталляции, которые она создавала из обрывков бумаги, кусков хозяйственного мыла, прозрачных пластиковых трубок и засохших листьев.

Инсталляции жили ровно столько, сколько им было отведено продолжительностью выставки в музеях. Они запечатлевались на фото и на камеру. Обсуждались в газетах и на телевидении. Оседали в памяти. Оставляли следы в глазах и душах. А потом разбирались на мелкие составные части. И исчезали. Как будто их не было никогда. Как будто всё это на самом деле никому не было нужно. Хотя, несомненно, было чрезвычайно талантливо.

– Я всегда буду… Даже если вы… – Женщина замялась и ещё раз громко подумала страшное слово. Я поняла, что она хотела сказать, но не возражала. Мне так понравилось первая часть её предложения про вечность, что я решила не реагировать на вторую, про временное. Тем более в такой важный для меня день. День моей свадьбы. Действительно, кто знает. Вечное или временное. Я, во всяком случае, судя по тому, как она на меня смотрела, не имела такой компетенции.

– Ты же знаешь, у меня мама тоже украинка, а папа поляк. И история у них, как и у вас, тоже непростая.

Я округлила глаза, давая понять, что удивлена. И снова не возражала. Мне так понравилось начало её истории про многонациональность, что я снова решила не корректировать её продолжение – о сложности. Действительно, кто знает. Сложное или простое. Я, во всяком случае, судя по тому, как она на меня смотрела, не имела такой компетенции.

– Мои мама и папа познакомились в Германии, – рассказывала она. Это был трудовой лагерь, куда они попали совсем молодыми во время войны. Маме ещё не исполнилось шестнадцать лет, а папа был на несколько лет старше. Сразу после войны папа привёз её к себе домой в Польшу и они поженились.

Её мама была робкой и боязливой. Она поначалу ни слова не говорила по-польски. Да и на родном языке-то практически не могла ни читать, ни писать. Бабушка была сильная и авторитарная. Она сразу же невзлюбила невестку. Может быть, потому, что желала своему единственному оставшемуся в живых сыну другую жену, более похожую на себя, сильную и властную. А может быть, просто из-за национальных предубеждений, ведь тогда Польша и Украина жили как кошка с собакой. И нередко поляки относились к украинцам уж слишком откровенно как к младшим братьям – по разуму и человеческим компетенциям.

Когда бабушка поняла, что не любит невестку, она решила от неё избавиться. Наговаривала, пеняла на нерасторопность, указывала на малейшую провинность, устраивала ловушки, но сын держался: люблю и всё, и бросать не собираюсь. У них вскоре родилась дочь, потом ещё двое детей – мальчики, один за другим.

Однажды, когда на улице вываривалось белье в большом котле, маленькая дочка заигралась и упала в кипящую воду. Спасти её не удалось. Она умерла от обширных ожогов и заражения крови. Бабушка во всём сразу же обвинила невестку. И с тех пор больше не сдерживалась. Она решила раз и навсегда от неё избавиться. Чего бы ей это ни стоило.

Как-то ночью семья проснулась от запаха дыма. Горел дом и сельскохозяйственные помещения. Через несколько дней бабушка пошла в полицию и написала заявление на собственного сына. Сына судили и обвинили в намеренном поджоге. Так он попал в тюрьму на несколько лет. Сразу после суда бабушка не стала терять времени. Как только она убедилась, что сына в доме нет, она выгнала беременную невестку с двумя маленькими детьми из собственного дома. Той ничего не оставалось делать, как возвратиться на Украину.

Жили они там впроголодь в маленькой комнатушке. Женщина сразу же после родов пошла работать на завод. А детей закрывала дома на весь день вместе с новорождённым. И там они коротали время совсем одни до вечера. Через несколько лет отец вышел из тюрьмы и приехал на Украину искать жену с детьми. Чудом нашёл и забрал к себе домой, назад в Польщу.

– В первый же год после воссоединения семьи родилась я. Так детей в семье стало четверо.

– А что же случилось с бабушкой? – спросила я, сгорая от любопытства и одновременно ужаса.

– Она прожила вместе с нами в одном доме ещё несколько лет. И умерла тихо и мирно во сне в собственной постели. Так что, не забывай, я буду всегда… Даже если вы… – повторила она, заглядывая мне в глаза. В них явно пошёл отсчёт по убывающей в проекции на наше с мужем совместное будущее. Я была откуда-то из Украины, он поляк. Между нами протянулась масса отличий и времени.

Я скользила взглядом по этому совершенному лицу и внезапно поняла: я пытаюсь прочесть, что в нём от украинской мамы, от той, которая страдала, а что от польской бабушки, от той, которая доставляла страдания. Что от той, у которой болело, и от той, которая причиняла боль? От чувственной и бесчувственной. Нравственной и безнравственной. Доброй и жестокой.