Лена Барски - Сто дверей

Барбара и Рудольф всю жизнь прожили в собственном доме, и переход на госпомощь означал для них не просто катастрофу. Он означал потерю качества жизни. В итоге они совершили самоубийство. Сели в машину, закрыли дверь в гараж и включили мотор. Чтобы сохранить человеческое достоинство. Обоим едва исполнилось по пятьдесят лет.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Я всё увереннее погружалась в среду и реалии жизни в новой стране. И ничто не могло меня остановить. Одна история, прогремевшая в то время в прессе, о мужчине средних лет, назовём его Вольфганг, который точно так же потерял работу, не смог по возрасту найти новую, завладела моим воображением. Я просто не могла перестать о ней думать.

Однажды утром Вольфганг вышел из дома и больше не вернулся. Через несколько месяцев его нашли в лесу на охотничьей вышке, таких в немецких лесах много. Он жил там несколько недель и умер голодной смертью. Пока умирал, писал дневник, в котором подробно документировал все процессы, происходившие с его телом, а также редкие события в дни, непосредственно предшествовавшие его смерти.

В один из этих дней в лес забрела семья с маленьким ребёнком.

– Папа! Можно мне подняться на самый верх? – стал просить мальчик. Он смотрел на охотничью вышку и не мог от неё оторваться. Как будто в ней сосредоточился весь смысл его робкой и неуклюжей жизни.

– Ну пожалуйста, если ты меня любишь, папа, пожалуйста, – тянул малыш и всё время дёргал папу за рукав чёрной спортивной куртки марки Jack Wolfskin, «волчья шкура». Он смотрел, запрокинув голову, ветер мягко перебирал его волосы, и ему казалось, что на этой вышке он дотянется до самого неба, потрогает рукой облака, и они обожгут его освежающим холодком, как сладкая ментоловая пастила. Крыша из массивных, плотно сбитых досок защитит его от дождя и солнца. И там он совьёт для себя гнёздышко и останется жить навсегда. Он всё тянул и тянул за рукав куртки, и постепенно это становилось невыносимым.

Весь мир становился невыносимым. И в самом его центре – эта охотничья вышка.

– Нет, сынок. Пошли домой. Мне сегодня ещё нужно работать, – ответил мальчику папа и мягко, но настойчиво подтолкнул его в спину. Может быть, он что-то почувствовал. Может быть, чего-то испугался. Что-то стремительно промелькнуло перед его глазами, что-то близкое и родное. И в ужасе отшатнулся. Как от встречи с самим собой. Может быть, недостаточно любил. А может быть, ему просто очень хотелось вернуться к своим делам, где никто не дёргает его за рукав куртки «волчья шкура».

Я часто думаю, что было бы, если бы мальчик поднялся на охотничью вышку. Мужчину, который там скрывался, наверное бы, спасли. Вызвали бы полицию, скорую, пожарных. И он бы прожил ещё много лет. И эта история, возможно, сделала бы его знаменитым. И он бы снова нашёл работу. Или работа нашла бы его сама. И у него появилась бы семья. И у них родился бы мальчик. Он любил бы с папой гулять в лесу. Любил смотреть в небеса. И не боялся высоты. И мечтал бы залезть на охотничью вышку и посмотреть на мир свысока. Кто знает, как сложилась бы жизнь умершего мужчины, если бы он, или кто-то ещё принял совершенно другое решение. И заново смешались карты.

Но мальчик не поднялся на охотничью вышку. И события пошли своим чередом. Вольфганг умер через несколько дней в полном одиночестве голодной смертью. Последнее, что он слышал, был шум ветра, треск веток, шорох листьев, сладкий запах влажной травы и пропитанных мочой досок, на которых он неподвижно лежал, крики ночных зверей и уханье сов.

Перед смертью записал историю в своём дневнике. О мальчике, который мечтал достать до самого неба. Потрогать облака. И остаться там жить навсегда. Через несколько лет одна из газет нескромно напечатала выдержки из этого дневника и её даже не остановили неприятные физиологические подробности. Обыкновенная магия.

Каждая страна порождает свои истории. И эти истории пометили карту моей жизни. Обозначили границы. Тёмные места. Болота с нездоровой атмосферой, где испарения коллективного страха смешались с привнесёнными миазмами и создали совершенно индивидуальный парфюм – моей собственной жизни.

И этот парфюм, как неподдельный аромат, запах моего нового тела, ковёр-самолёт, определил траекторию движения над новым неисследованным ландшафтом. Потому как то, что случается с тобой в первый раз – впечатления, слова, прикосновения – выжигают клеймо твоего образа жизни. Они формируют особую структуру существования с его вмятинами и выбоинами, наростами и отшелушиваниями, особую чувственность и телесность образа жизни, как в картинах абстрактных экспрессионистов. На которые хочется не только смотреть, но и потрогать.

Так в кромешной тьме нового предназначения прочерчивается путь. Этот путь петляет. Ныряет туда и сюда, как туннель, прогрызенный червями. В кромешной тьме неизведанных территорий живут люди. А может быть, и не люди. Совсем не люди. И ты слышишь их приглушённые голоса. Их язык становится всё более и более понятным. Он пульсирует толчками. Необъяснимо и душераздирающе. Обыкновенная магия.

Я вслушиваюсь в их тихий голос. И мне кажется, что всё больше и больше узнаю в них свой собственный голос. И этот голос рассказывает чужие истории.

Для тех, кто там не был. И это навсегда.

Какая удивительная штука человеческий голос! Голос может держать аудиторию, контролировать массы и регулировать эмоции. В нём содержится огромная сила, которая может стать оружием. Голос – это мощное средство, которое позволяет нам управлять людьми и властвовать над окружающим миром. И свободно самовыражаться.

Однажды я шла по гладкоасфальтированной пешеходно-велосипедной дорожке в направлении Бремена. Без определённой цели и не спеша. Навстречу мне шёл бомж. Перед собой он толкал большую товарную тележку, доверху забитую всяким барахлом. Он шёл и орал во всё горло. Вместо членораздельных слов издавал клокочущее-бурлящие звуки с хрипотцой и отхаркиваниями, при этом слюна разлеталась на все четыре стороны. Казалось, он ничего не замечает и проходит сквозь стены. Вокруг него как бы образовался круг неприкосновенности, нейтральная земля, переступить через которую не мог никто.

В доме, в котором мы жили в Берлине первые пять лет, на противоположной стороне внутреннего дворика-колодца много квартир стояли пустыми. Это было совершенно обычное явление для Берлина начала двухтысячных годов. Дома со стенами, изрешеченными пулями и снарядами ещё со времён взятия Берлина советскими войсками, ждали инвесторов и капитального ремонта, а в городе процветала практика незаконного заселения пустующих зданий, так называемых Hausbesetzungen, в которые самовольно заселялись люди без определённого места жительства, а также представители левой молодёжи, а также анархисты, феминисты и общенесогласные – все они принадлежат к образу Берлина.