Анатолий Репецкий - Маскарад для эмигранта

Теперь командир придумал для нас новое занятие – мы режем камыш и плетем из него циновки. Мы опять возмущены бесполезной работой, как раньше заготовкой водорослей. Кажется зреет откровенный бунт: нет корабля и нет хлеба, заканчивается соль, осталось чуть больше десятка спичек. Каспар хмурится, он выкладывает свой последний козырь. Он напоминает нам о том, что мы слышали в последний вечер: звуки пил и топоров, доносившихся с фрегата. Почему бы нам не предположить, что на «Шарлотте» действительно произошла поломка и теперь ее устраняют, где-нибудь в севастопольской бухте. Мы нехотя согласились, но уже на следующий день внезапно вспыхнул новый конфликт. Утром как обычно мы окунулись и отправились завтракать, за исключением Ронседа, который отплыл почти на сто ярдов от берега, что запрещалось нашим уставом. Впрочем, дисциплина среди нас потихоньку падает. Матрос долго лежал на спине, наблюдая за чем-то, видимым только ему одному, потом вдруг быстро поплыл к берегу и бросился к нам, спотыкаясь и падая, выкрикивая при этом что-то нечленораздельное. Мы вскочили, настороженные, готовые немедленно скрыться в пещере.

– Каспар! – кричал Ронсед, – Каспар, нас предали! Нас бросили здесь! нас просто бросили! Оттуда видно все как на ладони.

– Что видно? Откуда? Успокойся и расскажи, что ты там увидел,– попросил его командир.

– Вы видели, где я лежал на спине? Я понимаю, это запрещено, но мне давно хотелось узнать, что было видно с капитанского мостика «Шарлотты» в тот злосчастный день. И я лежал примерно на том же самом месте, где стоял на якоре наш корабль. Лежал и смотрел туда, откуда на нас налетели казаки. И увидел, наконец, темную точку, которая приближалась, то появляясь на пригорке, то исчезая в низине. Вначале трудно было понять, что это такое, но после отчетливо стало видно – это был всадник. Каспар, один единственный, который ехал довольно долго. Я наблюдал за ним целых пятнадцать минут, и за это время он едва ли проскакал половину пути. Каспар! Один всадник был виден с того самого места, где стоял корабль. А ведь к нам мчалась сотня! Целая сотня, Каспар, пыль от такого отряда наверняка была видна за целую милю. – Лицо матроса побледнело, и он продолжал, хлебнув из фляги воды. – Дорога к нам одна, я видел ее с нашего борта, когда подходили к берегу, другой нет. Значит, казаки двигались к нам, если не около получаса, то двадцать минут наверняка! Для того, чтобы сесть в шлюпку и причалить к судну нам даже пяти минут предостаточно. Но мы их не видели! Почему? Нам на берегу ничего не было видно; одни набирали меха, другие таскали их к шлюпке, и видеть могли только эти камыши да отмель за ними. Те, шестеро в шлюпке, когда шли к берегу, сидели к нему спиной, где, как известно, глаза не положены; двигаясь же к судну, могли созерцать лишь кучу мехов, сваленных перед ними. Грузились мы с борта, откуда вообще ничего не просматривалось, кроме внутренней палубы. О тех, кто внизу таскал воду в трюм говорить нечего, кроме неба – ничего. Кто же мог все видеть, скажите мне, кто?! – Бледное до сих пор лицо Ронседа начинало набирать пунцовые тона. – Сигнальщика с мачты отправили вниз, таскать меха. Зачем? Без его помощи мы бы справились на полчаса позже. Кто один мог видеть летящих к нам казаков? Кто стоял на мостике и обязан был смотреть вокруг, потому что мы на войне, вдобавок в глубоком тылу у неприятеля. И он, наверняка, все видел!

Мы все отчетливо представили себе нарисованную Ронседом картину: все таскают меха с водой, все заняты настолько, что даже вверх глянуть нет времени, а на мостике стоит один человек – капитан Самуэль Дюбуа, мой дядя. Человек, который видит приближение врага и молчит. Но почему?

– И это все из-за него, этого сопляка! – взревел окончательно налившийся кровью Ронсед и скрюченными пальцами указал на меня, – Самуэлю нужно было, чтобы он остался здесь! Во Франции он претендент на наследство. Я убью его! – Он вытащил нож и, размахивая им, двинулся в мою сторону. В ответ я выхватил пистоль, взвел курок и направил ему в голову.

– Еще один шаг!

Между нами стал Каспар; за ножи схватились еще несколько человек, тогда Каспар достал пистоль и стал рядом со мной, вслед за ним это сделали Лавуазье и Жульен с ножами. Четверо против семерых? Но нет, первым одумался Гильом.

– Опомнитесь! В таком положении нам не хватало только перерезать глотки друг другу. Я уверен, что месье Каспар давно заподозрил неладное, да и не только он. Я и Лавуазье стали догадываться об этом, как только мы начали запасать дрова, плести циновки и собирать злаки. Я уверен, что командиру все известно, думаю, что пришло время рассказать и нам о том, что нас ждет. Но, признайтесь нам, месье Каспар, когда вы догадались, что нас бросили?

Каспар заподозрил неладное, как только боцман стал стрелять уток в камышах. Мяса у нас было предостаточно; только в первый день мы вынуждены были прирезать четыре овечки, и неизвестно, сколько их будет еще. Неужели, капитан послал боцмана палить из ружья лишь затем, чтобы кто-нибудь, проезжающий мимо, услышав стрельбу, донес в Ак-Мечеть? Но вскоре капитан отозвал стрелка, и подозрение отпало само собой. Оказывается, дело уже было сделано, и он просто боялся потерять боцмана. Но обо всем этом Каспар расскажет нам гораздо позже, а сейчас он решил дать один малюсенький шанс капитану и, следовательно, и всем нам.

– Постойте! – воскликнул он, – капитан такой же человек, как и мы все, с такими же слабостями, как любой из нас. Он мог на эти полчаса чем-нибудь отвлечься, присматривая за нашей работой, задуматься, задремать, в конце концов.

– И что, совсем не наблюдать за горизонтом? – спросил Ронсед.

– Нет, почему же, можно наблюдать, но ничего не увидеть. Вы сами сказали о том, что всадник поднимался на вершину холма, а затем спускался в низину. Как раз именно в тот момент, когда сотня была в балке, капитан мог смотреть в сторону Ак-Мечети. Вы говорите пыль? Но ведь мы не раз наблюдали вихри, несущиеся по степи и поднимающие над собой тучи пыли.

– Особенно часто они случаются на разделах моря и равнины, поверьте мне, старому моряку, – вставил Лавуазье.

– Хорошо, а стрельба на уток, когда у повара на камбузе полно мяса? – не унимался тот же Ронсед.

– И это тоже объяснимо. Скажи нам, Александер, – обратился к одному из моряков Каспар, – я видел, что ты частенько отдавал свою порцию баранины соседям, это еще почему?

– Потому, что я, зачастую, не могу переносить даже ее запах, а о том, чтобы взять в рот, не может быть и речи, – ответил тот, – правда, бывают и исключения, сам не знаю почему.

– Вы утверждаете, что синьор Дюбуа не ест баранину? – спросил кто-то из матросов.

– А вы совершенно не допускаете такую возможность? – вопросом на вопрос ответил командир. – Утверждать что либо не имею права: я не имел чести присутствовать на обеде в его каюте.