Ганс Эверс - Избранные произведения в 2-х томах. Том I. Трилогия о Фрэнке Брауне

– А ваших родителей нет здесь?

Она кивнула головой.

– Они стоят там, у ювелирного магазина. Я надеюсь, что они купят мне нитку жемчуга, которая мне так понравилась.

И она опять рассмеялась.

– Только молчите, – продолжала она, – я прекрасно знаю, что вы думаете!..

– Папа Леви! – что-то маленькое, кривоногое, надутые губы, толстый нос и умные глаза. Мама Леви! Нет, она пришла бы в ужас! – госпожа коммерции советница Леви, урожденная Людмила фон Кюбек, – подчеркнуто! – Высокая, крепкая, все ещё красивая, но глуповатая. А затем – Лотта. Лотта, которую всегда можно встретить в Тиргартене. Верно?

– Да. Верно, – ответил он. – Вам следовало бы воткнуть в волосы белладонну.

Она рассмеялась.

– Или мирт и fleur d’orange. Вот уже три недели, как я помолвлена с одним немецким графом.

– Жаль!

Она близко подошла к нему и посмотрела в упор.

– Мне 25 лет. 25! Кого мне ждать? Или, быть может, выйти замуж за вас?

– Спаси Бог! – рассмеялся он. – Выходите замуж за графа, но не имейте детей… по крайней мере, от него…

Она рассердилась.

– Вы несносны! – воскликнула Лотта.

Он сел и придвинул ей стул.

– Ах, Лотта, вы сами не верите в это!

– Прекрасно. Допустим, я не верю; но вы должны пойти сегодня вечером со мной.

– Куда?

– Куда-нибудь. Я пока сама не знаю. Я поведу вас сама.

– Хорошо. Во всяком случае, если вам приятно слышать – я рад, что встретил вас.

– Вы? – она говорила почти равнодушно. – И я тоже! Я очень скучаю.

Он поцеловал её руку.

– Это ваша рука, Лотта, только ваша. Умная и жестокая.

Она громко рассмеялась.

– Не вам бы говорить! Разве есть руки более грубые и жестокие, чем ваши?

Он замолчал. Его губы горько сомкнулись. «Маска!» – подумал он. – «Только жалкая маска!»

Она внимательно взглянула на него.

– Как вы попали сюда в это время? В Берлине сезон начался, вас ждут там. Вы на целых полгода исчезли с лица земли. В какой части света вы были? Что вы там делали?

Он быстро встал. Но ему пришлось ухватиться за край стола. Его лицо побелело; взгляд его смотрел в пустоту.

– Откуда я? Из гор… Что я делал? О… я видел чрево земли.

– И праздновали шабаш сатаны? Сознайтесь, Фрэнк Браун.

Он с трудом покачал головой.

– Быть может, я написал только роман.

Она протянула ему руку.

– Вот мои родители. Сегодня в 9 часов, здесь – и не заставляйте меня ожидать вас.

– All right! – ответил он.

* * *

Была уже четверть десятого, когда он пришел на площадь св. Марка.

Лотта Леви шла ему навстречу.

– Я опоздал! – закричал он. – Но это только предосторожность, а не небрежность. Я не могу ни минуты сегодня оставаться один.

Она дала ему руку.

– Страх?

– Как хотите, – ответил он, пожимая плечами. – Быть может, страх; вчера это было нечто большее.

– А теперь?

Он взял её под руку.

– Теперь хорошо. Только говорите.

– Благодарю. Итак, я всё-таки гожусь на то, чтобы прогнать ваше дурное настроение?

Он слегка пожал её руку.

– Ах, Лотта! Не будем морочить друг друга. Конечно, это так, как вы думаете. Но разве не какое-нибудь особенное настроение заставляет и вас сегодня ночью ездить со мной по Венеции? Итак, я хочу кое о чем не думать – и милостивый Бог прислал мне сюда Лотту Леви, которая умеет, если захочет, поддержать человека, идущего рядом с нею, – это комплимент, моя умная барышня.

Они шли молча, разглядывая толпу.

Вдруг Лотта остановилась перед большой пестрой афишей, изображавшей, как графа Монте-Кристо бросали в мешке в воду.

– Кинематограф! – с радостью воскликнул он. – Пойдемте туда, Лотта? Ах, как я давно не видал кинематографа!

– Как хотите, – сказала она бесконечно равнодушным тоном. И всё-таки ему послышалось что-то деланное в этом равнодушии.

Они вошли и заняли ложу.

Они посмотрели на перелет Блерио через канал, потом гвоздь спектакля – историю графа Монте-Кристо по роману Дюма.

Фрэнк радовался и шалил, как мальчуган.

– Я не знаю изобретателя кинематографа, – шутил он, – но мне он дороже Маркони и Цеппелина, Рентгена и Коха и сотен других! Кинематограф даёт нам возможность видеть все страны: это лучший историк, не знающий заблуждений. Он делает настоящее – прошедшим, а прошедшее – будущим! Разве это не чудесно! Видели ли вы когда-нибудь обратный пробег ленты? Представьте себе, что кинематограф сопровождает вас через всю вашу жизнь. Что мы увидим? Вот бывшая баронесса Кюбек, тогда, о, ужас! – просто Людмила Леви – дарит своему Зигфриду младенца. Его принимают два врача и акушерка. Лотта растет, становится девочкой, потом подростком, потом девушкой, молодой женщиной, пожилой дамой и, наконец, старухой… потом она умирает, её похоронят – нет, сжигают, не правда ли? Ба, это было бы великолепное, преинтересное зрелище! Теперь возьмём ленту и заставим Лотту жить в обратном порядке. Пепел превращается в огне в настоящее тело, – старое, сгорбленное, но всё же человеческое тело. Мёртвая оживает, старуха становится пожилой женщиной; пожилая – молодой и т. д., до момента рождения. И опять стоят умные люди у постели Людмилы Леви. Врач передаёт только что обмытого ребенка акушерке, купавшей его; ребенок опять грязен, акушерка принимает его… И нет Лотты – словно её никогда и не было! Ах, можно ли наглядней демонстрировать, что жизнь – только большая ложь?

Лотта взглянула на Фрэнка.

– Вы – милый мальчик! – сказала она, быстро поднявшись и тряхнув головой, словно желая прогнать какую – то мысль. – Пойдемте отсюда.

Они позвали гондольера.

Они сели в гондолу и молча плыли по улицам Венеции.

Мимо них проехала крытая гондола; под черным балдахином, тесно прижавшись друг к другу, сидела парочка.

«Новобрачные! – подумал он. – Одна из тех парочек, которая тысячами из года в год приезжает сюда…»

В этот момент он почувствовал её руку. Она была влажна и холодна, но этот холод обжёг его.

– Фрэнк Браун, – сказала она, – я хочу иметь ребенка… – Её голос дрожал и глаза пылали странным зелёным пламенем.

– От тебя! – прибавила она…

(История одного живого существа)

Перевод с немецкого Михаила Кадиша (1912)

Не станешь ведь ты отрицать, дорогая подруга моя, что есть существа – не люди, не звери, а странные какие-то существа, что родились из несчастных, сладострастных, причудливых мыслей?

Добро существует – ты знаешь это, дорогая подруга моя. Добро законов, добро всяких правил и строгих норм, добро великого Господа, который создал все эти нормы, эти правила и законы. И добро человека, который чтит их, идёт своим путем в смирении и терпении и верно следует велениям доброго Господа.