Максим Шлыгин - Via Combusta

Глава 1.

Отделение полиции.

Западный административный округ.

Москва. Начало мая.

Где-то три года назад.

Серый московский то ли дождь, то ли снег, под пронизывающий порывистый ветер, залеплял наглухо зарешёченные окна длинного четырёхэтажного здания отделения полиции. Его и без того мрачные стены из грязного силикатного кирпича, намокая с подветренной стороны, неопытному московиту, пожалуй, могли продемонстрировать разве что определенную безысходность. Безысходность в самом широком смысле этого понятия. Безысходность архитектора такого типа зданий для военных частей. Вынужденную безвариантность городских властей, не имеющих возможности снести это пост-архитектурное великолепие и построить на его месте что-то живое. И, самое главное, какую-то кармическую предопределённость жизненного положения людей, входящих в него в это не по-майски угрюмое раннее утро, особенно по работе. Даже свет, холодный мерцающий свет длинных ртутных газоразрядных ламп, пробивающийся на свободу из окон некоторых кабинетов, не только не разбавлял эту безрадостную картину, но и гармонично её подчеркивал, выстужая, если не сказать – вымораживая её изнутри.

Московские правоохранители, не ожидавшие такой погодной аномалии в самый разгар календарной весны, по-настоящему оперативно курили перед входом, ёжась от западающих за ворот ненормальных слюнявых осадков. Со стороны казалось, что какая-то часть их доблестной службы по необходимости состояла в том, чтобы поддерживать в надлежаще стабильном состоянии облако крепкого табачного дыма, прижатое ветром к входной двери невесёлого здания. Возможно, это ощущение складывалось потому, что как только один человек в погонах покидал пределы ареала накуренного микроклимата, так сразу же его место занимал другой человек в погонах или в штатском, выскакивая из отделения в это никотиновое облако с уже раскуренной сигаретой. Курили, по большому счету, молча, хмуро и неодобрительно вглядываясь в лица входящих в участок посетителей.

Посетители же, в свою очередь, сближаясь с входной дверью, старались не отрывать взгляда от снежно-землистого, заплёванного и приправленного окурками, весеннего дорожного месива. «Только не поднимать глаза», «только не смотреть по сторонам». Наверное, как-то так размышляли те, кого нужда заставила явиться в это хмурое утро в полицейский участок, проходя сквозь угарное чистилище под пронзительными тяжелыми взглядами продрогших оперативников. «И, самое главное, не дышать».

Небольшой временный кабинет следователя Романа Константиновича Смирнова располагался на втором этаже и выходил своим узким окошком чётко в стабильное облако служебной необходимости. Поэтому, с каждым порывом ветра, сквозь рассохшиеся от времени деревянные ставни в помещение проникала очередная щедрая порция едкой смеси для активного пассивного курения и дополнялась там крепким мужским ароматом, небрежно замаскированным достаточно прямолинейным одеколоном.

Из четырех длинных белых ламп, закреплённых под потолком на проволочных скрутках, работало только две, одна из которых всё время моргала и мешала сосредоточиться трещащими звуками перегоревшего стартера, безрезультатно пытавшегося запуститься. Окно было плотно задернуто куском грубой ткани, в которой к данному моменту было непосильно разобрать фрагмент плотной театральной кулисы, доставшейся этому кабинету после ремонта в актовом зале. Временность или, скорее, необжитость этого помещения была заметна практически в любой детали, начиная от забрызганных пятнами старой краски стульев до мусорной корзины, роль которой выполнял висевший на трубе отопления целлофановый пакет. От прошлых хозяев этого помещения, двух преклонного возраста дам, администрировавших отсюда местный оперативный архив, Роману Константиновичу досталось две вещи, которые никак не хотели вписаться в мужской новый порядок. Во-первых, цветочный горшок с геранью, которую по просьбе предыдущих хозяек, надо было либо поливать, либо выкинуть. А во-вторых, зеркало, намертво закрепленное на жидкие гвозди с обратной стороны кабинетной двери. Присутствие дамского зеркала с розовым ажурным орнаментом по краям, равно как и цветочного горшка на подоконнике, требующего регулярного полива, создавало в голове следователя по уголовным делам настолько сложные корреляции, что вступало в определенный диссонанс с его мужской строевой самооценкой, заметно снижая жизненный тонус и, в определённом смысле, мускулинум. Особенно это было заметно при редком посещении кабинета начальством.

Да, порядка в кабинете, на первый взгляд, никакого не наблюдалось. Не было крючка, вешалки или элементарного гвоздя, чтобы повесить верхнюю одежду. На пошедшем волной паркете стояла платформа для электрического чайника, но сам чайник отсутствовал. Там же находился массивный старый сейф без ключей и какого-либо понимания их судьбы. Этот металлический саркофаг навсегда сохранил в себе тайны следствия прошлых эпох и упокоился в этом кабинете, скорее всего, уже до сноса здания. Телефонный аппарат, подключённый «лапшой» к сети, располагался в дальнем углу подоконника, надёжно заслоняемый горшочным растением. Аппарат работал исправно, однако, набрав за время доблестной службы в трубку щедрый запас неприятных запахов, напоминавших аромат средней ротовой оперативной полости по отделению, никак не располагал к общению. Даже в служебных целях. Да и старенький тормозной компьютер, подключенный к ведомственной сети, не мог предоставить возможности интеллектуального побега из этого тёплого, тихого, чуть освещённого, но какого-то неживого помещения.

Однако, на рабочем столе Романа Константиновича, привлекала внимание одна деталь, которая, во-первых, заметно выделялась на фоне предельно аскетичных элементов служебного интерьера, а во-вторых, только она одна помогала следователю настроиться на очередной рабочий день. Только она была способна погасить клокочущее внутреннее возмущение оперативника окружающими обречёнными условиями. Она единственная не позволяла этому внутреннему растущему протесту не вырываться с шумом и грохотом наружу и смириться с окружающей действительностью, как с очередным жизненным испытанием, данным за дело и ради чего-то хорошего. В жестяной рамочке, сделанной им самим из большого пустого тюбика из под клея и украшенной латунными жестяными завитками по всему периметру, стояла фотография маленькой очаровательной девочки, широко улыбающейся Роману Константиновичу большими голубыми глазами. Его родными любимыми глазами.

Вот уже которое утро суровый тридцатишестилетний дядька брал фоторамку и подолгу рассматривал милое личико своей маленькой дочки, словно разговаривая с ней через пространство. В такие моменты со стороны было видно, как преображался его взгляд, теплея и успокаиваясь. Несколько минут, и от внутреннего кипения у мужчины не оставалось и следа. Словно какая-то защитная оболочка обволакивала его со всех сторон, пробираясь своими согревающими волнами сквозь мужскую волевую корочку до самых ранимых глубин души. И там становилось тепло. По-настоящему тепло, независимо от погодных аномалий. Становилось понятно, ради чего оно всё. И, откуда ни возьмись, появлялись силы. Не просто мимолётный эмоциональный прилив, зажмурься – и пройдёт. Нет. А словно мощный неиссякаемый поток, который подхватывал, подпитывал, придавал скорости и значения движению, оставляя за собой, как панораму за окном мчащегося поезда, такие малозначительные и проходящие жизненные обстоятельства, как маленький душный кабинет типа «клетка», смердящую трубку служебного телефона, сейф-гроб и разбитую вдребезги текущую личную жизнь.