Юна Колесник - Гербарий

– Вась! Васька! Иди сюда!

Голова Натальи маячит в проеме распашных дверей, призывно кивает. Васькины глаза – жёлто-зелёные, со странной поволокой – прищуриваются, оценивая заманчивость приглашения. Неспешно, пружиня шаги, всё-таки приближается, говорит:

– Ну и?

– Давай, чего ты встала? Пошли, пошли… – голова прячется.

Василина по-хозяйски толкает двери. На них матовая золотистая табличка: «Конференц-зал».

Раньше здание называлось «Дворец пионеров». Сейчас – «Центр детского творчества». Танцы, развивашки, авиамоделирование, единоборства (тоже творчество?)

Ещё – кружок изобразительного искусства. Да. Милке недавно исполнилось десять, и она ходит сюда уже четыре месяца. Ей пока не особо интересно: надо рисовать натюрморты с пластиковым виноградом, какие-то гипсовые фигуры со страшными тенями от лампы на суставчатой ноге. А купленная дедушкой гуашь так и лежит в столе.

Но Дмитрий Алексеич, руководитель кружка, методично постукивая карандашом по электрической точилке, каждое занятие твердит:

– Ходить тоже сразу никто не начал. Ползают человеки. Потом за ручку их водят. А уж потом – и шаги, и шишки, и медали. Золотые! Так что хочем результат – учимся с азов.

Снимает очки:

– Соколова вон точно не хочет. У Соколовой опять травки-муравки.

Под сдавленные смешки Милка убирает тетрадный лист с мольберта.

Василина протискивается за Натальей, между креслами и стеной:

– Ты, Наташка, матери своей скажи, чтоб она чайник купила вместо сгоревшего. А то придет вместо неё новый сотрудник…

Наталья дёргает плечом:

– Скажу, скажу.

У окна в углу сидит Милка. Кивает. Щёки горят, на шее – пушистый шарф.

– Короче, вот, гляди! – Наталья гордо протягивает руку.

Тут жёлтые Васькины глаза становятся круглыми, как пуговицы. Перед ней на полу – аквариум. А внутри – плоские, чёрные, в рыжую полоску… Шевелятся. Она подаётся назад:

– Чего это? Что за гадость вы тут развели?

– Не гадость, Вась, не гадость. Они мага… мадагаскарские, прикинь? Они старше динозавров!

– Чокнутые… Отец-то мой видел?

– Совсем сбрендила? Проще их сразу ему в кабинет притащить. Это Акуличев Гошка из Москвы привёз. В метро там поймал, прикинь? Двоих. А они расплодились. Он детёнышей Милке – на день рожденья.

– И давно они тут? – Василина морщит нос.

– С октября как раз. Знаешь, как выросли! Короче, мы решили опыт провести. Что у них настроение от ухода зависит. Если с ними разговаривать, музыку включать – они веселее делаются. И блестят. Мил, а покажи фокус!

Милка опускает руку внутрь. Щекочет твердые плоские спинки.

В небольшом зале, где Васькин отец принимает всяких гостей и проводит нечастые совещания, раньше был живой уголок – с птичьими вольерами, с бассейном для красноухих черепашек, а теперь осталось только море цветов да пара пустых клеток… так вот, здесь – необычная акустика. И мягкий свист, идущий из аквариума, отражается от стен, от потолка, тонет в зелени пыльных драцен и розанов.

– Слышишь? – шепчет Наталья. – Поют!

Васька закатывает глаза. Потом крутит пальцем у виска:

– Неужели не противно?

– Нет. Они чистоплотные, Вась.

– А это чего? – Василина тычет в мишуру, приклеенную на скотч по периметру аквариума.

– Это Новый год скоро. Чтобы радовались они. Понимаешь?

– Даа… Я понимаю. Вы обе, да и Акуличев тоже – ненормальные. Но я-то тут причём?

– Так мы ж с мамкой переезжаем, всё, завтра последний день, ты же в курсе. А Милка – вон, смотри! Тридцать восемь и пять, мамка ей щас намеряла. Провожать её пойду, опять ангину схватила, дитё малое. А их на кого оставить? Их-то кормить надо! Апельсины любят, яблоки. Вот тут, в пакете, смотри, мы припасли уже.

Милка поднимается, заглядывает в жёлтые глаза.

– Нам некого попросить больше, Гошку в новый ФОК теперь возят. А ты всё равно тут каждый день…

Но Наталья машет на неё:

– Да погоди. Вась, им много не надо. Только покормить и всё. Ну и крышку закрыть, а на неё – цветок. Вон, в белом горшке – епискус.

– Гибискус, Наташ…

Василина суёт руки в карманчики сарафана.

– Мне ваши тараканы ни на фиг не сдались.

– Знаешь чего! Ты сколько раз у мамки моей в гардеробе за вешалками пряталась, а? Когда музыкалку прогуливала?

Василина фыркает. Милка бормочет, тиская длинный ворс шарфа.

– Вась, мы потом про них доклад напишем…

Наталья подхватывает:

– Ты где учишься-то? В лицее? Вооот! Как зачитаешь, да ещё и с фотками – все ж рухнут!

– Презентацию, что ли, сделать? – Васька опять закатывает глаза. – Ну ладно, присмотрю, уговорили. Но только на неделю! До Нового года. А там – как хотите.

***

Шумно. Ёлка, бумажные снежинки под потолком. Милка влетает в вестибюль. Дмитрий Алексеич, встречающий своих у гардероба, ловит её за рукав:

– Соколова, ты бы не раздевалась. За полгода всего на пять занятий ходила. Давай-ка домой, дорогуша, поправляй здоровье. Родителям я позвоню.

Она кивает, пятится, мельком смотрит на суетливую новую гардеробщицу, а когда учитель отворачивается, как была, в пуховике, с папкой, скачет по лестнице наверх, распахивает двери. И ещё в потёмках видит: прямо посередине длинного стола стоит аквариум. Открытый, пустой. На прозрачных стенках – приклеенная скотчем серебристая мишура.

Тихо. Как тихо. Слышны только приглушённые заклинания из спортзала: «Ич-ни, сан-си…»

И вдруг:

– Милка, Милка, иди скорей!

Василина подскакивает сзади, разворачивает её за плечи, толкает вперёд, направо, ещё раз направо, за тяжёлую махину директорской двери. Милка охает: там, на чёрной тумбочке – целый дворец.

Васька с ходу запрыгивает на стул с бархатистым зелёным сиденьем, тянет руку к изогнутой коряге, замирает.

– Слышишь? Поют!

Почему Милка станет дружить с Василиной? Чтобы иметь повод приходить сюда чаще? Возможно. Но мысль о том, что ей жизненно необходимо существо, которое никто не отнимет, именно тогда поселится в её детской голове, с каждым месяцем оформляясь всё чётче и чётче.

***

– Ты на что деньги копила, бестолочь? Телефон вроде хотела, скажешь, нет? Паршивый характер, ох паршивый! И запомни, дочь, я к этому отродью и пальцем не прикоснусь!

Милка кивает – всё равно уже финал, мама прокричалась. А дедушка за её спиной подмигивает, рассыпая вокруг глаз лучики-морщинки, которые словно шепчут: «Ничего, ничего, Люсенька, потерпи…» И она снова кивает, терпеливо дожидаясь, когда мама развернётся и уйдёт к себе в комнату.

Какой же длинный день, какой длинный…

Пару часов назад сбоку от неё натужно скрипела толстая резина, растягиваясь на поворотах, а под ногами вибрировала круглая железяка. Милка балансировала на ней, прислонившись спиной к облезлому автобусному поручню, держа за пазухой что-то маленькое и, видимо, очень-очень дорогое.