Анна Аркатова - Птица

Что бы я ни делала – признавалась я себе вечерами, – заранее обречено. Ибо все это лишь жалкая копия яркого оригинала. Начиная с ловко связанной шапочки и заканчивая карандашными рисунками, в которых Птица успешно упражнялась в свободное время. Мои шапочки переделывались из маминых меховых колпаков путем надвязывания тесемок – чтобы в уши не дуло. Таким образом, до шестнадцати лет на уши я не жаловалась.

Я вообще не помню, чтобы я на что-то жаловалась, не исключая прискорбное отсутствие талантов. Само собой, я пыталась рисовать. Было очевидно, что секрет – в наклоне карандаша, который Птица укладывала в гамачок сухих бескровных пальчиков почти параллельно столу. Этот градус я вычислила практически сразу – мой кумир развил во мне наблюдательность до немыслимых пределов, но беда была в том, что именно в этом положении мою руку, до того неплохо справлявшуюся, например, с черчением, буквально сводило. Лишенные всяческих пропорций человеческие фигуры авангардистскими отрядами расползались по стенам нашей квартиры, свирепые профили (считалось, что профили мне удаются) клевали поля моих тетрадей по всем предметам. Птицыны жанровые зарисовки скромно украшали читальный зал школьной библиотеки. Ира Кузнецова. Во дворе. Бумага, карандаш.

Однажды нас с Птицей отправили отдыхать на Черное море. Нас было пять девочек и одна чья-то мама. Мы замечательно проводили время, пользуясь легковесным и небезопасным успехом у местной загорелой публики с ярко выраженными охотничьими инстинктами. По ночам мы до изнеможения обсуждали эти приключения, давясь от смеха и борясь с икотой. Красивая, бронзово загоревшая Ирка была единодушно признана самой удачливой по части собирания красноречивых взглядов и намеков, коими, кстати, наши приключения в основном и ограничивались. Правда, в последний день прямо на пляже и мне сделал предложение какой-то отставной матрос, предварительно осушив свое матросское тело ветхим детским полотенцем. Я согласия не дала, но обещала писать письма в залог нашей дружбы. «Не дружбы, а любви», – поправил опытный матрос. А для любви письмо не залог. А что залог? Прекрасная южная ночь! Потому что буквально завтра он уйдет в море – и должны же у него остаться хоть какие-то воспоминания. Я сказала, что конечно и что подумаю. Весь вечер мы с Птицей думали – что бы это значило? А когда, задыхаясь и прыская в кулак, наконец додумались, матрос уже стоял на пороге нашей палатки, помахивая прозрачным пакетом с мокрым полотенцем.

Мы сначала затихли, потом завизжали, а потом пришла наша единственная мама и сказала, что вызовет милицию. Всю ночь меня трясло и распирало от гордости. Пусть так, пусть по-идиотски, но ведь только я, я, я оказалась востребована этой заветной взрослой технологией желаний, ответов, обоюдных конструкций! Я, и никто из них. Даже Птица. Только глазки строила, а толком ни с кем и не познакомилась.

«Какой дурак! Какой идиот! Чего захотел! Да они там все такие – ханыги!» – перебивали мы друг друга еще три дня, пока не приехали домой. А как приехали, я тут же написала матросу письмо, где подробно извинялась за то, что не смогла оправдать его матримониальных надежд. Подписала «Все-таки ваша О.». Слово «все-таки» на всякий случай проверила по словарю.

Через три месяца я поняла, что ответа не будет. Скорее всего, матрос ушел в кругосветное плавание. Хорошо, что Птица не знает про письмо, а знает только, что меня замуж звали. И в этот же день пришла Птица с большим конвертом. В конверте лежал журнал «Музыкальная жизнь», а в журнале фотография виолончелиста со смешной фамилией Востриков. Вокруг этого Вострикова рябила солидная статья. «Кто тебе этот Востриков?» – заранее не удивилась я. В рамках Иркиной планиды у нее запросто мог оказаться, например, двоюродный брат – гений. Как – кто? Я же с ним на море познакомилась. Ах, на море… Ты же говорила, там одни ханыги. Я говорила – в основном. А в частности попался Востриков, письма пишет, вот журнал прислал, ждет меня следующим летом.

Все стало на свои места. Выяснилось, что жизнь своей программы менять не собирается. И будет так. Мне – фиктивные матросы, ей – натуральные виолончелисты. Мне – циничные предложения, ей – вдохновенные прелюдии. Мне – обветренный край, ей – полнокровная мякоть. Ей – все лучшее и с первой попытки, мне – потом и кровью на пятый раз.

По итогам конкурса мужем был признан курсант Сережа, а Птица поступила в политехнический, хотя никогда до этого не интересовалась математикой. В этот же год аист ей принес дочь. Аист, потому что родами это назвать нельзя. Ну, хоть с дочерью она могла бы помучиться? Как я спустя десять лет двое суток на родильном столе? Как бы не так. Полгода она регулярно присылала мне свои пузатые фотографии – вот я в счастливом ожидании. И я животом чувствовала, как адреналиновый поршень курсировал сквозь мои внутренности от созерцания Птицыной гармонии. Тем более что Птица ждала ребенка беспечно, как бывалая многодетная труженица села. То есть врачей в глаза не видела, анализы не сдавала, срок вычислила по учебнику анатомии.

Но тогда в магазинах без справки из поликлиники не продавали пеленок. Вот незадача! Пришлось в конце концов пойти в женскую консультацию. Ну, давайте посмотрим, женщина. Ложитесь. Так-так. Боже мой, какая справка, да у вас же роды начались! Правда? Что вы говорите? А я ничего не чувствую… Приехала «Скорая». Куда ее – в шестую? Нет, в тринадцатую. В первый, в первый! Там мест нет! Птица позвонила маме, попросила сходить за пеленками. В роддоме ее уложили в палату. Сердобольная нянечка принесла тарелку с едой – кушай, детка, тебе еще ой как лихо придется! Птица поела. Заглянула в тумбочку, обнаружила там журнал «Работница». Прочитала статью про то, как женщину бросил муж. Бывает же такое… Пришла сестричка, сделала стимулирующий укол. Готовьтесь, сказала, сейчас начнется активная родовая деятельность. Птица прочитала еще одну статью о том, как другая женщина вылечила мужа от алкоголизма. Где они их только находят, мужей таких? После чего она заснула. Через полчаса родилась Катька.

Пошли фотографии с Катькой. Я в это время училась, наконец, в университете, переписывалась с мальчиком из Полтавы по имени Саша Сало, который в письмах страницами цитировал роман Дюма «Три мушкетера», а сам подписывался д’Артаньян. Я плевала на Дюма и очень переживала из-за Сашиной фамилии. На что можно рассчитывать с такой фамилией? А это кто? Это ее муж. Сало. А это – Сало-младшенький. Кошмар какой-то! Вот у Птицы, естественно, муж Тополевский. И похож он на Жерара Филипа, но об этом можно и не говорить, это и так всем понятно.

На пятилетней Катьке письма прекратились. Птица жила в городе Харькове, куда распределили ее Жерара Филипа. Общение съежилось до рядовых новогодних открыток. Радости тебе, удачи, оптимизма, а главное, здоровья! Здоровье – главное. Плюс оптимизм. И будешь как Птица. Все слышали? В одну из генеральных уборок я рассовала Птицыны фотографии по кармашкам удобного альбомчика и поставила его на книжную полку. Коричневый альбомчик тут же мимикрировал под одиннадцатый томик собрания сочинений А.С. Пушкина издательства Академии наук.