Александр Телегин - Работник ЦК. Рассказы

(рассказ уехавшего человека)

События эти произошли давным-давно – ещё в прошлом тысячелетии и, слава Богу, не в нашей губернии. Жил я тогда… не скажу где, но точно не здесь. Климат тоже был другой: зимой трещали морозы и бушевали метели, а летом давил зной и гремели грозы. Придёшь, бывало, с обеда в контору, обмахиваясь шляпой, а домой бредёшь по лужам, подвернув штанины, по щиколотки в воде. Такой климат мне нравился и был мне на здоровье.

Пятого июля тысяча девятьсот девяносто четвёртого года я возвращался домой с работы с моим коллегой Вольфом Никодимычем Перемёткиным, рассуждая о том, что для огородных посадок был бы очень полезен дождь. Вольф Никодимыч со мной не соглашался:

– Не дождь, а дождище! И пойми ты, пойми, – горячился он, – речь идёт не о пользе, а о спасении, да, да, спасении наших огородов, а значит, нас самих, потому что зарплату нам платить не собираются, а цены уже выросли в десять раз. Совхоз наш не сегодня, завтра окочурится, и только огород не даст нам умереть зимой с голоду!

– Да, да, ты прав, – согласился я, чтобы он успокоился. – Сегодня вечером как раз хотел с женой прополоть и окучить картошку.

– А я налажу прицеп к «жигулям» и, пока можно, украду из валков немного травы теляткам.

Небо было безоблачным, но мутноватым, дышать было нечем, и куры мои ходили по двору, выпучив глаза и разинув клювы. Нахальный соседский петух, прогнав нашего тонкошеего ушлёпка, лежал среди моих кур, закапываясь в пыль, под кустами малины. Прогнать его к чёртовой матери не было сил. Я едва дотянул до стула за кухонным столом и на вопрос жены, чем бы хотел перекусить, ответил: «Окрошки! Ничего кроме, холодной окрошки!».

Мы не успели проглотить первой ложки, как услышали глухой рокот.

– Никак гром? – не поверила жена.

– Что ты! Откуда ему взяться – солнце светит.

Через две или три ложки раздался такой удар, что мы с женой подскочили на своих стульях метра на полтора, может чуть меньше.

– Точно гром!

Мы выскочили во двор. Солнце ещё светило, но под ним мутнела ма-а-аленькая бесформенная тучка, которой не было, когда я пришёл с работы.

– Как эта малявка смогла произвести столько децибел? – сказал я насмешливо.

Тучка разозлилась и как коршун кинулась на нас из-под солнца, мгновенно закрыв его, и заслонив полнеба. Она вела себя как живая, и это было очень страшно. Вы не поверите, но я видел сам, и много осталось тому свидетелей, как она пикировала: можете даже спросить Вольфа Никодимыча, которому она оставила два шрама на лысой голове. Я с женой и примкнувший к нам кот Васька со страха порскнули в дом, но туча всё же успела влепить нам вдогонку несколько градин величиной с куриное яйцо: мне с женой по шее и спине, а Ваське по затылку. Мы быстро оправились, почесав ушибленные места, а у Васьки жена констатировала черепняк 1 1 Так врачи коротко называют черепно-мозговую травму , и до самой кончины глаза его смотрели в разные стороны, как у одного политика, не помню, из числа тогдашних депутатов или губернаторов, но конечно не моей нынешней губернии.

Что тут началось – описать совершенно невозможно. По крыше грохотало так, будто её обстреливали три тысячи крупнокалиберных пулемётов, а может и больше. Грома я не слышал, и о том, что всё-таки это гроза, мог судить лишь по вспышкам молний.

Мы прильнули к окнам нашей веранды, с ужасом наблюдая бушующую стихию. Градины прыгали по земле, по крышам, по чём попало как теннисные мячики и производили в наших душах такой ужас, что ни одному писателю на свете не описать, даже нобелевскому лауреату. Из окон пригона вылетали стёкла, с деревьев сыпались листья и ветки; в шалашике, обтянутом полиэтиленовой плёнкой, погибали купленные весной цыплята, но выйти наружу и спасти их, у нас не хватало отваги.

– Много сегодня погибнет скота и птицы, – промолвил я печально. – Возможно будут и человеческие жертвы.

Впрочем, жена меня не услышала.

В это время из комнат услышали мы ужасный звон и грохот и, вспомнив, что на свете бывают шаровые молнии, влетающие в дом через электрические розетки, бросились туда. К счастью, это всего-навсего, градом выбило из окна две шибки, в которые весело и молодо врывался свежий ветер. Боясь, что он вынесет нас вон, мы вернулись на веранду к Ваське и стали молиться, чтобы град не пробил крышу, что намного ухудшило бы наше положение. Вскоре, град стал реже, меньше диаметром, и наконец прекратился вовсе.

Но не успели мы с женой облегчённо вздохнуть, как случилось невозможное и никогда прежде мной не виданное. Только что ушедшая на север туча остановилась, развернулась и громадным «Юнкерсом» понеслась на нас с севера прямо в окна веранды. Я и жена с контуженным Васькой на руках метнулись в единственное безопасное теперь место – на кухню, где сиротливо стояли на столе две тарелки с холодной окрошкой, которую я от нервного напряжения тут же съел, под доносившийся с веранды звон стёкол.

Бомбардировка с заходом с севера, продолжалась ещё четверть часа, после чего злое облако окончательно истощилось, растаяло в небе, на которое тут же вернулось весёлое солнце, ветер утих, и о минувшем ужасе напоминали только выбитые стёкла, гуляющие по двору волны с мелко порубленной, как в окрошке, зеленой листвой, голые, словно зимой, деревья в палисаднике, резкий холодный воздух, да кучи градин повсюду.

Мы вышли из дому, чтобы оценить убытки, и увидели страшную картину. От плёнки, натянутой на шалаш для цыплят, ничего не осталось, и несчастные пернатые, уже оперившиеся, лежали мёртвые все до единого. Соседский петух, застигнутый градом под малиной, там и остался, присыпанный зеленью и крупными красными ягодами. Вокруг качались на волнах его белоснежные перья.

В воде плавало и пять шесть наших кур, не успевших спрятаться, но большая их часть осталась жива, укрывшись под крышей дровяного сарая. С ними был и мой ушлёпок-петушок. Тут познал я справедливость древней мудрости, что при повороте каравана впереди оказывается хромой верблюд. Мой Петька оказался единственным уцелевшим петухом нашей курмышки, восстановил контроль над своими курами, вдобавок возглавил два соседских куриных коллектива и разжирел так, что через год, когда пришло время его съесть, едва поместился в кастрюлю.

Наши огороды, о которых печалился Вольф Никодимыч, представляли самое жалкое зрелище. Огурцы и помидоры оказались вдавленными в грязь ледовым пестиком, от картошек торчали будылья без листьев, едва завязавшиеся вилкѝ капусты были нашинкованы тонкой соломкой.

– Мечтали о дождище? Получите и распишитесь, – сказал я.