Виорэль Ломов - Сердце бройлера

– Может, все-таки четверочку поставите? – протянул Гурьянов.

Аглая Владиславовна засмеялась, наклонила Гурьянову голову и поцеловала в макушку.

– Тьфу, горько!

– От желчи, Аглая Владиславовна.

Учительница легонько стукнула его по затылку.

– Привет Нине Васильевне. На той неделе не получилось, в субботу обязательно приду. А голос у тебя чудо какое-то!

Гурьянов старший, наслышавшись от жены об успехах сына, пожертвовал своим вечером и пришел на выступление сына. Признаться, он был поражен тем, сколько женских глаз с восторгом смотрит на Алексея. Николай Федорович тут же сделал набросок, а потом в первый раз взялся писать портрет сына. За неделю он справился с ним и принес в институт.

***

Анна Петровна столкнулась в коридоре сразу с обоими Гурьяновыми, отцом и сыном. Художник, видно, решил похвастать сыну выставкой своих достижений. Суэтина поразилась, как они были похожи друг на друга. Николай Федорович раскланялся с ней и, как девушка в танце, плавно и широко повел рукой:

– Вот, Анна Петровна, мой сын Алексей. Поэт.

– Ну, папа, – по-мальчишески сказал сын и с улыбкой поклонился ей.

У Анны Петровны даже застучало в висках – как он был похож на того Николая Федоровича, который рисовал портрет Жени!

Она никак не могла успокоиться и на занятиях ни с того, ни с сего похвалила последний портрет Гурьянова (хотя и не видела его). Среди студентов оба Гурьянова, как люди искусства, были достаточно известны.

– Я только что видела его самого с сыном. Удивительно похожи! Как две капли воды!

Настя Анненкова поинтересовалась, где портрет.

– Да сразу, как с лестницы поднимешься.

Анна Петровна задумалась, ловя ускользающую мысль. А тут и звонок прозвенел…

Настя пошла вдоль стены, скользя взглядом по округло-одутловатым, будто только что из-за стола, лицам портретных современников. Возле лестницы она остановилась возле портрета молодого мужчины (одна голова без плеч и без головного убора, вроде чеширского кота), выгодно отличающегося от прочих выразительностью черт и отсутствием упомянутых плеч. Рядом с портретом стоял мужчина, и против света Настя не видела его лица. Мужчина, не обращая на нее внимания, зашел с другой стороны. Настя перевела взгляд с портрета на мужчину и обратно. Ба, с портрета мужик сошел!

– Похожи как!

Гурьянов-младший был приятно удивлен совпадением его представления о цвете голоса крупной красивой черноглазой девушки с самим цветом. Голос был звучный, грудной, мелодичный.

– Вы поете? – спросил он.

– И пляшу, – ответила девушка.

– Так кто на кого похож?

– Друг на друга.

– Вы имеете в виду меня и портрет?

– Я имею в виду вас и вашего отца.

– А-а, мы в самом деле похожи.

– Так это ваш портрет или автопортрет вашего отца?

Гурьянов озадаченно посмотрел на девушку. Такая мысль не приходила ему в голову, даже когда отец рисовал его семь вечеров подряд. «Так он меня рисовал или во мне, как в зеркале, разглядывал себя?» – подумал Алексей.

– Думаю, это автопортрет, – сказал он.

– Я тоже так думаю, – эта реплика почему-то задела Алексея.

– Да? Почему же?

– В портрете нет чего-то такого, что есть только в вас.

– Интересно, чего ж?

– Мне тоже интересно. Не могу понять. Пока на уровне ощущения. Чувствую… нечто родственное, что ли. Трудно объяснить. Как запах. Яблока, например, или сирени. Как передать словами? Да никак. Пахнет яблоком. Пахнет сиренью. Вот ваш портрет не пахнет…

– Чем же это он не пахнет, чем пахну я? – засмеялся Гурьянов.

Ему на ум пришла пара строк, а записать было нечем.

– У вас есть ручка? Или карандаш?

Настя протянула ему карандаш, который вертела в руке. Гурьянов записал что-то на манжете рубашки. Настя ткнула пальцем:

– Стирать кто будет?

– История. Так чем же портрет не пахнет, чем пахну я?

– Одеколоном «Шипр». Ой, звонок был, что ли?

– Да уж минут пять.

– Да вы что?! Суета убьет! Заметит, что меня нет…

– Не блистайте своим отсутствием!

– Может, прошвырнемся в киношку? В «Гвардейце» «Земляничная поляна» идет. Там, говорят, покойник из гроба встает. В самом начале.

– Как слово. Да что вы говорите? Прямо из гроба? Покойник? Идем!

После кино Настя потащила поэта к себе домой.

– Мама прическу делает, а мы пока чай попьем. Придет из парикмахерской, познакомлю. Полпирога хватит?

– Маловато будет. Целого нет? Слышь, неудобно как-то. Мы и с тобой-то толком не знакомы, а ты уже с мамой собралась знакомить меня, – они за мороженым в буфете кинотеатра перешли на «ты».

– Да я скажу, что учились вместе.

– В одном классе? – насмешливо сказал Гурьянов. – Тебе сколько лет? Двадцать? А мне двадцать три. Три года, Настя, разделяют нас, но и три года нас соединяют. Кстати, «классную» вашу, Аглаю Владиславовну, видел. На мой вечер приходила. Похвалила.

– А я скажу, что ты три года в одном классе просидел. Из-за меня.

***

Анна Ивановна раскладывала пасьянс, грызла печенье и разговаривала с Тимошкой. Сколько сменилось у них собак, все они были бездомные, подобранные на помойках, и все Тимошки. И характер у всех один был, и всеядность. И совершенно дурацкий оптимизм. Все в нас, вздохнула Анна Ивановна. Второй день у нее было высокое давление и болела голова.

– Ну что, Тимошка, печенья, наверное, хочешь?

Глаза вечно голодного Тимошки выражали печаль и недоумение по поводу столь странного вопроса. Хвост прополз по полу пару раз туда-сюда.

– Хочешь? Вижу, что хочешь.

Тимошка для убедительности пустил слюну и нетерпеливо взвизгнул.

– На, на, ненасытный. И сколько же влезает в тебя?

Тимошка протянул хозяйке лапку. В глазах его было: все, что в вазочке, влезет.

– Ты эгоист, Тимошка. Ни разу не оставил мне в своей миске ни крошки, ни разу не спросил, хочу ли и я поесть.

Тимошка согласно пустил слюну до пола.

Открылась без звонка входная дверь и вошла Настя с молодым человеком. Тимошка, оглядываясь на вазочку, побежал к ним. Рядом с Настей молодой человек выглядел даже внушительно, а ведь и Настя не мала. Впечатляет, с непонятным ей самой удовлетворением отметила Анна Ивановна, статен и… какой взгляд, какой взгляд! Бог ты мой!.. Анна Ивановна почувствовала, как заколотилось вдруг сердце. Она приложила руку к груди. Взяла себя в руки.

– Ты дома? – воскликнула Настя.

– Как видишь, дома.

– Я думала, ты в парикмахерской.

Анна Ивановна усмехнулась:

– Мне сейчас только в парикмахерскую идти! Не прошла голова, – она приложила ладонь тыльной стороной к виску. – Опять сто восемьдесят.

– Ма, познакомься, – сказала Настя.

Анна Ивановна с деланно вялой улыбкой встала из-за стола и протянула молодому человеку руку.

– Анна Ивановна Анненкова.