Дунькин Мах Клауд - Огненная Библия. Горец, или Записки Чокнутого

Посвящаю

Глава IV

Охота на Волков…

…или за Духов Гор и Долин…

Шум струек в душевой весело ложился на негромко напеваемый мотив. Вообще-то, он любил петь по громче, но ДОМ спал, дыша ТЕПЛОМ и УЮТОМ. Нарушать эту ГАРМОНИЮ ему совсем было не по ДУШЕ. Улыбаясь, он потихоньку выводил:

«… Горский парень поет о Девчонке Одной, а в Кого он Влюблен – отгадай! Вместо имени Милой звучит под Луной – До-ла-лай, До-ла-лай, лай-лай!..»

Мысли весело перескакивали с одного на другое. Сначала, спросонья, медленнее, затем все быстрее и быстрее. С некоторых пор он стал замечать за собой, пока с удивлением, затем все больше веселясь, что наблюдать за тем, как Мысли Живут, доставляет ему все большее Удовольствие.

То они резвились, как шаловливые котята, то уютно укутывали тебя, как Бабушкин пуховый платок, и ДУШЕ становилось тепло. Легкий ветерок Грусти на мгновение пробежал по лбу. Тогда он так и не сумел добраться Домой. Бабушку похоронили без него. Груз Вины так и жил с ним с тех пор.

А Отец?! Вина потихоньку, чтобы не потревожить Остальных, живущих в ДУШЕ, грустно пошаркивая, пробралась в уголок и прислонилась к Той, Другой Вине, сиротливо жавшейся в уголке Души. Теперь он знал, почему тогда вдруг сжалась от боли его Душа. Это Бабушка прощалась с ним, а он…

Досадливо поморщившись, Горец чуть не сплюнул. Ведь его учили быть Мужчиной. Подумаешь, «… сижу за решеткой в темнице сырой…». Это не Оправдание. Он и не оправдывался. Потому Вина поселилась Навсегда. Он знал.

Резкий свист нагайки разорвал гнетущую тишину шатра. Вытекший глаз нукера одиноко повис, сползая по рукаву пыльного халата. Грязная красная бороздка, усеянная алыми бутонами крови, протянулась вдоль широкого багрового рубца, прорезавшего закопченное, в крупных оспинах, лицо вестника. От грязного уха до жидкой бороденки. Вестник прискакал с плохими вестями. И теперь, суетливо отползая к выходу, испуганно вздрагивал от шума разлетающейся по шатру посуды и еды.

Батый, с темным от гнева лицом, полосовал теперь нагайкой по спинам забившихся в угол Звездочета и Советника (Они предупреждали его в начале Похода – Их Арий Уастырджи будет с ними! Не было же!!).

Проклятые Аланы!! Уже какой по счету тумен его Непобедимых сложил головы! Он увяз в этой Битве, как в поганом болоте, где даже арканом не дотянуться до одиноко согнувшейся березки, шуршащей редкой уже листвой. А ведь в начале Битвы зелень покрывала все ветки.

Батый потерял счет Времени. Сколько же это еще будет продолжаться?! Резко поддав под бок любимому псу, он выбежал из шатра.

В центре Битвы, в клубах стелящегося понизу дыма, реяло Знамя. Барс на полотнище уже не был таким Веселым, как когда Она началась. Кровавые звездочки разбежались по широкой груди. Белоснежная шкура с темными крупными горошинами уже не переливалась искрами на солнце. Пепельный налет на ней, а горошины – как ожоги от головешек, разлетающихся от догорающего кочевого костра, или…

Не помогает даже Оружие, доставшееся от Деда. Пробивает булат кольчуги навылет – только рваная воронка на спине Воина. Но встает в брешь другой Воин. Кончаются Заряды, а Они все латают и латают пробоины, как в прорвавшейся плотине.

Всегда был скрытен Дед. Чингисхан даже ему, любимому внуку (потомку Великих Моголов – любил повторять Дед), не открыл Тайны, откуда у него Оружие. Да и Заряды откуда взять – тоже не сказал!

Ну и где их теперь брать еще? А ведь считали, что на три Похода хватит. Счетоводы хреновы! От самых Морей начался этот Кошмар.

Вот уже и Горы встали за спинами Воинов, попробуй – обойди их с флангов! Это тебе не Степь, где Непобедимые мутными потоками обтекали острова Воинов с трепетавшими на ветру боевыми Знаменами.

Тяжело изогнулся Барс на полотнище. Нет уже той грации. Тревожно смотрят зоркие глаза на правый фланг. Нет! Стоит еще на лапах Волк! Клочьями летит шерсть. В яростном оскале бьется Стая. Это всегда выручало. Плечом к плечу бьются Волчьи Воины. Только куда понесло из круга других, Бешеных Волков? Пропадут! Так и есть. Смяли их Собаки. Подкова серых ощетинившихся загривков уперлась в Горы. Их тоже не обойдут.

Рванул ветер стяг, влево развернулся Барс. Тяжелы удары Медведя. Разлетаются, визжа, Собаки. Кучами валяются их бездыханные туши. А Медведь все раздает удары направо и налево. Кровь заливает морду. Все нипочем! Только на миг вскинул взор на Барса, и, улыбнувшись, продолжает колошматить Собак. Улыбнулся в ответ Барс. Можно смело поворачиваться грудью. Фланги надёжны. Только, почему Медведь один? Опять, наверное, спят другие, да лапы посасывают!

Невдомёк, что Медведицу одолели Собаки. Жалобно жмутся к остывшему телу Медвежата, огрызаясь от наседающих Собак. Не дадут Маму, пока живы, на растерзание. Самый резвый, косолапо труся, переваливаясь на коротких лапах, бежит к другим Берлогам. Успеет разбудить лежебок! Тогда держись, Собаки! Барс улыбается, это Ему суждено биться Одному. Природу не переделаешь. Спокоен Барс. Все они одной Крови. Не одолеть Собакам. А здесь, в Горах, он непобедим. Это его Дом.

Понесла его нелёгкая в Гости. Поддался на уговоры Волка сходить в гости к Медведю. Погулять по равнинам, видишь ли, захотелось!

Ну, погуляли, поохотились вместе. Пора и честь знать! Все бы ему, кобелю, с самками заигрывать. Такой уж он. «…Гулять, так гулять! Любить, так любить! Стрелять, так стрелять!..» А когда пошли лавинами Собаки, разве мог он бросить Братьев одних на Разборке?! Ему тоже охота Повеселиться!

Далеко же их отжали Собаки. Нечего было столько пить. Ох и бурную ночку Он перед этим провёл!

Игриво улыбаясь, разворачивается Барс лицом к Собакам. Перекатываются лениво литые мускулы под шкурой. Хоть и не такой уже изысканной, малость подпорченной, но, всё же, своей. Пыль оботрётся, раны до следующей Сладкой Ночи заживут. Благо, скоро.

Сплюнул зло Батый. Нет, не кончится этот страшный сон. Пора разворачивать остатки Свор. Орёл на горе презрительно смотрит вслед уползающей вдаль цепочке. Поскуливает, подымая редкую пыль, Свора. Долго Им ещё зализывать раны.

Печально смотрит Горец на экран. Гремят взрывы, и сухой стук очередей зло рвет тишину Ночи. Застыли в Скорби у своих Кровиночек Матери. И чеченская, и русская. Не поднимают глаз друг на друга. Не нужны слова Сердцам Матерей. Горе у них Одно.

Разве для Этого они в муках давали Жизнь своим Птенцам, недосыпали сами, чтобы сейчас сидеть, обнявшись и Молчать.

Лежат Воины рядом. Сильные, красивые, смелые. Смерть помирили Их.

Смотрят удивлённо их Души друг на друга: – Мы что, белены объелись?! На «кулачках» – куда ещё не шло! Юшку кровавую пустить друг дружке! Но чтобы отнять Друг у Друга Жизни?!