Анастасия Ток - Вспоминая о том, что сейчас в будущем

– Знаете, а я теперь совсем не сплю по ночам! Смотрю на небо, учитель!

Настроение у Доггера уже испорчено. Его вечернее чтение наглым образом прервано, мысли спутаны ушастым пронырой. Вообще-то пес любит своего подопечного за искренность и преданность, но только бы тот не докучал своими поэтическими замашками. Теперь у длинноухого новая идея: себя кролик хочет называть «учеником», а Дога – «учителем». Начитавшись Гете, мечтает быть Вагнером при Фаусте.

– Какой, к лешему, учитель?! Научись сначала разбирать мои бумаги так, чтобы я их потом не путал снова, а уж потом в ученики записывайся… И на кого же ты там смотришь в окне? На елки?

– Нет, на звезды…

– М-м, и что? Все на месте?

–Да. Но зачем мне все, когда у меня есть одна – Кларабелль.

– Чё? – небрежно бросает Дог, явно не понимая слов своего соседа.

– Кларабелль! Я нашел ее одной ночью, когда мучился страшной бессонницей и долго бродил по лесу, пытаясь вернуть себе утраченный сон. Но встретил ее, упавшую звезду. Я вернул Белль на небо, и теперь мы каждую ночь разговариваем.

– Как это вернул? По лестнице?

– Нет, там все по-другому… Ты не заешь.

– Ну да, куда там мне, – обижается панк. – А как же твоя Офелия? Давно я не видел ее костей между книг.

– Ах, несчастная Офелия! Она ушла, как только нечаянно узнала, что ты называешь ее мертвым скелетом, – с горечью говорит Черничка, прижимая лапу к сердцу, словно туда пришелся удар.

– Значит, сама она об этом не догадывалась? Кого еще можно было выловить в реке? Фу, как вспомню эту мертвечину в доме. Одни кости и глаза полные пустоты.

– Доггер, это же Офелия! Бедная девочка утонула! И волею реки попала ко мне! Тебе явно не достает чувства такта. Какая пустота? Ее глаза были полны скорби, – взволновано пытается объяснить романтик.

Разгорается спор двух непонимающих друг друга сторон. Оппоненты начинают сердиться, даже сдержанный Черничка хмурит брови и взволнованно размахивает лапами. Доггер не собирается сдаваться и упрямо пытается сразить романтика фактами:

– Слушай, курю я – а галлюцинации у тебя! Как это? Офелия не утонула, она утопилась. Разница большая. Она была больна! С ума сошла! Спятила!

– Это ложь! Гнусная клевета! Несчастный случай!

– Принц датский, иди-ка ты усни и посмотри сны.

– «Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?» 5 5 Цитата из пьесы Шекспира «Гамлет»

– Вот пади и узнай! А мне дай спокойно насладиться удовольствием, приходящим с шелестом книжных страниц.

Только Дог успел подумать, что спор окончен и можно наконец продолжить свой аристократичный интеллигентный отдых, как в дверях появился его брат Глэйз. Черный пес с узкой мордой, худощавым телосложением, висячими ушами и длинным хвостом. Настолько черный, что на солнце становится похожим на гуталин или еще какое-нибудь вещество, будь то смола или краска. В отличие от брата, шерсть его всегда прилизана и, как контур, еще более отчетливо подчеркивает естественную худобу. Глэйз страшно устал, у него невыспавшиеся колючие глаза, пренебрежительная гримаса, а в лапах догоревшая свеча на огромном томе медицинского справочника. Судя по всему, он давно не спал. Должно быть, с того самого момента, когда решил стать врачом психиатром. Реальная жизнь едва удовлетворяла его пытливый ум, пес нашел утешение в огромных энциклопедиях и трактатах, растворившись в учении. Никто и ничто не могло удовлетворить или обрадовать его, кроме огромных медицинских книг и копания в чужих головах. Внутри он раздражен, а внешне презрителен. Начинающий медик сдавленным голосом говорит, не обращаясь ни к своему единственному другу Черничке, ни к надоевшему брату: «Моя свеча сгорела».

Доггер едко замечает, стремясь хотя бы колкостью раскрасить свой пропавший вечер:

– Что, сгорел на работе? Или, вернее, на учебе? Вечный теоретик! Когда уже практик?

Кто-то даст мне свечу или придется разводить дома костер?! – раздраженно спрашивает Глэйз. Из глаз его стреляют искорки гнева.

– Нет, костра нам больше не нужно. «Я до сих пор не могу оттереть копоть со стен после твоего ночного чтения», – опасливо замечает Черничка, которому постоянно достается работа домохозяйки.

– Знаешь, сколько стоит одна свеча? – вступает в разговор Дог. – А зарабатываю я не так уж много, чтобы снабжать весь дом всякой всячиной.

– Меньше трать на свои сигареты и ядовитый ром. Вот увидишь, денег станет гораздо больше. Вырастут в геометрической прогрессии! – злостно отвечает Глэйз, зная слабости брата.

– И как я тогда должен работать? Это мое вдохновение, между прочим. От тебя-то поддержки не дождешься. А у меня каждый день новый образ, где брать силы? Я каждым нервом работаю, себя на кусочки рву, чтобы зритель угрюмый подошел, взял кусочек меня и проглотил! Если я буду работать на сцене без пыла, азарта, без жгучего неистовства – то тогда зачем мне вообще петь? Для чего? Нет, для кого?! Я страдаю на сцене от удушья, отдавая весь воздух зрителю. Я насыщаюсь творчеством. И реальность не может меня уничтожить, покуда я играю. Дикий азарт бьёт меня по голове, я горю сгорая, ради оваций и криков браво, воплей и гиканий. Я художник, актер, лицедей… король! Доколе?! Навсегда!

– Все о себе. И король, и лицедей… Только мы потом страдаем, откачивая тебя после твоего «вдохновения», не зная, что делать, – измученным бессонными ночами и братом паяцем сцены отвечает медик теоретик.

– Так я тебя учу. Спасибо должен говорить. Тебе по профилю. Все для братца. Или ты у нас только диагнозами обзываешься? Как ты меня там вчера обрисовал?

– Истероид… – с улыбкой блаженства говорит Глэйз, вскочив на свой конек. – И это не диагноз.

– А я, я кто? – живо интересуется Черничка, пытаясь хоть в этот раз удовлетворить любопытство.

– Че мы тебе, ходячие иллюстрации из твоих книжек?

– Мне интересно узнать свою душевную организацию, – вступается кролик.

– Узнавай-узнавай, подальше от меня только, – недовольно замечает Доггер, стремясь прочитать хоть строчку из открытого романа.

Черничка берет Глэйза за его дружественную лапу и со вздохом заканчивает спор на грани ссоры:

– Пойдем. Расскажешь мне про меня еще, а я поищу у себя свечу. Кажется, у меня что-то оставалось. Если не найдем, то сделаем из огарков. Это интересный процесс. Я один раз сделал, а потом сам раскрасил.

Доггер уже начал читать, но он не может удержаться от очередной остроты:

– Как? В цветочек?

– Строчками из своих стихов! – доносится из коридора.

Глава 4. Происшествие в фургончике отшельника

Даже в глубине густых лесов есть жизнь. Возможно, она там развивается даже интереснее, активнее и полнее чем в городах. Посреди одной такой непроходимой, совершенно дикой чащи стоит деревянный фургончик с разбитыми колесами, вросшими во мшистую землю. Из окошек тускло горит свет от парочки восковых свечей и несчастных светлячков, посаженных в банку. Фургон наполнен старинными пожелтевшими и рассыпающимися от времени книгами, огромными кожаными фолиантами, чертежами на пергаменте и папирусах. Эти чертежи, выполненные от руки углем, представляют собой ряд формул, анатомических исследований, занесенных в таблицы и схемы. По одному такому эскизу создается летательный аппарат из сухих веток и тростника, подвешенный к потолку. К дощатым стенам жилища намертво прибиты рукописные таблички с цитатами на латыни: «Contra spem spero» 6 6 Без надежды надеюсь (лат.) , Doctrina multipleх, veritas una» 7 7 Учений много, истина одна (лат.) , «Cogito ergo sum» 8 8 Я мыслю, следовательно, я существую (лат.) . Почти сливаясь со своим домом на колесах, у огромного стола, заваленного пробирками, странными жидкостями и минералами, стоит ворон Орландо. Но это не обычная птица. Его тело отливает бронзой и состоит из мелких сообщающихся шестеренок, подобно старинному часовому механизму. У ворона большие круглые, но как будто неживые глаза, обрамленные толстыми линзами. Тело продолжается не лапами, а колесом. На голове цилиндр со встроенными в него часами, которые существенно отстают на несколько часов. Да и вся механическая птица, как минимум, выглядит странно, напоминая гостя из прошлых столетий. Этот ворон обладает выдающимся умом и, по праву, может считаться гением. А все гении, как известно, не в себе. Окруженный клубами пара из нагревающихся пробирок, ученый напряженно ведет записи своих исследований. Вдруг, сзади него раздается треск выбитого стекла. Из колбы медленно вытекает синяя сверкающая жидкость, которая начинает превращаться из аморфной массы в различных существ: минуту назад она казалась рыбой, сейчас же в силуэтах угадывается женская фигура, а еще секунда, и субстанция становится рыжеватой лошадкой. Гостья напугана. Ее огненная грива каскадом ложится на плечи, челка лезет в зеленые глаза, полные нездешней силы. Она беспомощно щурится на блеклый свет фургона, который безжалостно раздражает зрение. Со стоном, вырывающимся как из первобытных таинственных недр, с ее губ слетает вопрос: