Александра Трофименко - Эпоха молчания

Вы должны понимать одну простую вещь: в первые месяцы нового режима творилась настоящая анархия. У свежеиспеченной власти было очень много сил и последователей, даже слишком. Никто так до конца и не понял, как в такой большой стране нашлось такое количество приверженцев режима тишины и тотального молчания. Да это уже и не было так важно. Сначала людей попросили добровольно сдать всю канцелярию, которую немедленно при них же сжигали. После этого так называемого акта милосердия, основанного на псевдодоверии, в ход пошла тяжелая артиллерия. Силовики беспощадно врывались в дома горожан, обыскивали квартиры от и до, забирались под деревянные полы, капались в нижнем белье, ворошили мусорные ведра. И вот тогда, не приведи вас бог что-то спрятать или утаить.

Любого человека, у которого нашелся старый блокнот или незаточенный карандаш, на месте объявляли изменником. И его вместе со всей семьей ждало лишь одно – депортация в тюрьму, зашитые наскоро рты и перемещение в низшую касту молчунов. Бесполезно было что-то доказывать, оправдываться, сжигать прямо при них случайно (или неслучайно) оказавшиеся в доме кусочки бумаги. Приказ звучал четко: очистить государство от заговора и измены. «Из пепла строим новый мир» – так звучал лозунг того безумия. А могло ведь и совсем не повезти: иногда попадались особо ожесточенные бригады зачистки, конченые отморозки, которые, в случае неповиновения, просто убивали всю семью на месте без суда и следствия. Да, так можно было тоже.

Кроме того, государство перерезало доступ к радио и телевидению, перестала выходить печатная пресса. Почти полгода мир был в полном вакууме. Никто до конца не понимал, что же происходит вокруг. Всем просто было страшно. Я, честно признаться, рад, что тогда еще не родился и не застал всего этого.

В итоге, когда пришел конец тотальной чистки, в открытыми ртами остались только те, кто был ну совсем уж безопасен. Спустя время заработала государственная волна радиовещания и один канал на телевидении. В единственной газете была ровно та информация, которую людям можно знать.

Через год наши предки, пережившие революцию, оказались в новом мире: тихом и очень послушном. Идеально и сером, как и мы все.

Боб уверенно шел по коридору, кивая пролетающим мимо медсестрам и врачам. Они, сами того не замечая, уважительно расступались и оборачивались ему вслед. Огромного, мускулистого, доброго, а, самое главное, очень умного главу родильного отделения в этой больнице любил каждый. Никто и никогда не сомневался в нем, потому что Боб всегда поступал правильно и, кажется, вообще ничего не боялся.

Он бесцеремонно подошел к палате Розы, без промедлений дернул ручку и слегка обомлел. Ему показалось, что время за этой дверью будто бы застыло. Искусственный свет продолговатых ламп отскакивал от белых стен. За окном медленно падал липкий снег, а весь мир вокруг был пропитан давно забытым чувством. Роза и Ной сидели в обнимку, абсолютно неподвижно, по их щекам катились слезы. Боб в один момент понял, что они догадались.

«Черт возьми!» – подумал он.

Кажется, доктор совсем забыл про то, как каждую секунду своей жизни ощущают себя молчуны. Он слишком сильно удалился от своей касты, настолько, что железный страх, сковывавший каждого из этих униженных людей, перестал держать его за глотку. Но сейчас в одно мгновение он вспомнил его и буквально отшатнулся от Розы и Ноя. Казалось, что ему разом перекрыли весь кислород, и теперь Боб стоял в оцепенении охваченный самым ужасным чувством в этом мире – ему было невероятно до трясучки страшно.

Ной поднял голову, уставился на врача, а затем очень аккуратно, чтобы жена не заметила, поднял руку и провел вдоль своей шеи. Боб почти незаметно кивнул, а затем тихо произнес:

– Собирайтесь.

Супруги вышли из оцепенения и медленно зашевелились. Никто из них больше не поднимал глаз. Роза, всхлипывая, потянулась к тумбочке, но Боб прикоснулся к ее руке, одним взглядом дав понять, что брать с собой ничего не нужно. Тогда шаркая тапочками по мраморному полу опустив голову она, словно заключенная, прошла к двери и остановилась. Ной последовал за ней. Очевидно, они абсолютно точно осознавали, что сейчас их отведут на казнь.

Боб прошел мимо, уверенным движением распахнул дверь и жестом указал, чтобы они следовали за ним. Доктор шел медленно, ведя подконвойных по коридору родильного блока, где то и дело сновал персонал. Внешне глава отделения выглядел все таким же непробивным и могучим. Однако внутри него разгорался самый настоящий пожар, который разгонял большое доброе сердце, потому что прямо сейчас он решал, куда вести смертников: в процедурный кабинет на четвертом этаже, или в детское отделение – на первом.

«Так, давай рассуждать логически. Эти люди не сделали ничего плохого. Они просто хотели ребенка. Правильно? Правильно».

Он еще замедлил шаг и повернул направо.

«Это режим привел нас к тому, что у их мальчика нет рта. Нельзя десятками лет заставлять страну молчать, а затем удивляться такому финалу. И только поэтому убивать целую семью? Если я убью, то никогда себя за это не прощу. Правильно? Правильно!»

Боб еще раз повернул направо в широкий коридор, за которым следовала лестница.

«Но если я их спасу, то сам окажусь под угрозой. Меня снова спустят вниз, зашьют рот. А моя семья… Их ведь тоже зацепит, тут даже сомневаться не стоит…»

У лестницы доктор остановился. Роза и Ной впервые подняли глаза и в непонимании уставились на него. Говорят, что молчуны за все эти годы режима как-то научились понимать друг друга без слов. Вроде как новая способность у них открылась взамен утерянной. Это все, конечно, были догадки, в которые Боб не верил. Но почему-то именно сейчас он сам ощутил от подконвойных, увидел в их глазах настоящую ничем необоснованную надежду.

Боб набрал полную грудь воздуха и быстрыми шагами затопал по лестнице вниз. Роза и Ной еле успевали за ним. Они не очень понимали, почему доктор ускорился и что собирался сделать. Единственное, в чем они почему-то точно были уверены: этот человек их не убьет.

Перед детским отделением он остановился, будто снова засомневался: а стоит ли вот так пускать свою жизнь под откос.

«Боб, давай, как пластырь оторвать! Просто возьми и сделай это, а думать будешь потом. Ты справишься!» – убеждал себя он.

Большой мускулистой рукой доктор открыл железную дверь детского отделения, за которой стоял десяток кювезов с кричащими малышами. И только один ребенок не плакал, а молча, с интересом разглядывал этот мир. Из живота у него торчала трубка, в которую поступала питательная смесь. Боб удивился этому взгляду. Он вдруг точно осознал, что за Лео нужно бороться.