Максим Васюнов - Фабрика игрушек. «Дымные» рассказы

Дым шумит.

…В ночную никто особо не вкалывал. Намотаем рулонов пять – и хватит. А в ту смену и двух не сделали. Старший поругался с женой – веская причина остановить цех. «Че-то нет настроения, ребзе. Ну её нах, дневные доделают» – и в будку.

Снова слушать базар за жизнь, глотая вязкий дым, не хотелось. И я решил побродить по огромному зданию фабрики. Конечно, меня тянуло на верхний этаж. Где-то там когда-то делали игрушки, это как минимум необычно. И там сейчас явно не пустые стены, иначе бригадир не запретил бы туда подниматься.

К лестнице на третий этаж вел широкий темный коридор. Знакомый до равнодушия. А вот сама лестница пугала своей неизвестностью, как высокая малоизученная гора. Дойдя до её подножия, я с трепетом шагнул на первую ступеньку. Откуда-то сверху сразу повеяло запахом старых подвалов.

Я прошел один пролет, впереди оставался еще один и поворот направо. Я понимал: там тоже должен был быть широкий коридор, а в конце его… Дверь? Закрытая? Решетка? Или путь в цех был свободен?

Вбежав на третий этаж, я достал карманный фонарик. Может быть, сейчас преувеличиваю, но тогда мне показалось, что от луча темнота как бы отшатнулась, как бы испугалась света… С непривычки, будто давно её никто не тревожил. Стало страшно. Беспокойно. Луч царапал бетонный пол, стены, иногда задевал настенные плакаты – мишки олимпийские, мишки белые. Возникла мысль: содрать один на память – это же какой раритет, друзья сойдут с ума от зависти!.. Но адреналин уже делал свою работу, гнал вперед.

Дверей в цех не оказалось. Даже решетки. Вообще ничего. Только гигантский куб темноты, которая за годы уже, кажется, настоялась и спрессовалась – по крайней мере, врезавшись в нее, я обронил фонарь. Он потух и больше не зажегся, как бы я ни крутил его, ни жал на кнопку и ни долбил его пластиковой ножкой о бетонный пол.

Не меньше минуты понадобилось на то, чтобы привыкли глаза, и я смог хоть как-то сориентироваться.

Слева – в метрах пяти от меня – просвечивали огромные панорамные окна. И это меня удивило. Во-первых, в нашем цеху таких не было. Во-вторых, свет был уж очень ярким – на его фоне прорисовывались прожилки и коросты оконной грязи.

Стереть копоть годов было невозможно, даже пытаться не стоило, но так хотелось посмотреть, что так светится!

Стал прощупывать оконные рамы – как-то ведь проветривали раньше это помещение. Осторожно шагая вдоль окон, я пару раз наступил на что-то хрустящее, похожее на стекло, несколько раз от моих кед что-то отлетело в сторону… Наконец, наткнулся на какую-то выступающую из рамы железяку. Тут я только заметил, что рамы эти были вовсе не деревянными, а металлическими, алюминиевыми. Такое я видел впервые. И уж конечно мне пришлось долго ощупывать необычный шпингалет, прежде чем я удивился ещё раз. Шпингалет этот не надо было поднимать вверх, а всего лишь следовало повернуть – что далось не так уж просто, с годами система заржавела. Я даже подумал, что и окно не растворю – наверняка всё уже припаялось друг к другу. Но как только щелкнуло в задвижке, окно поехало. Не влево. Не вправо. А вверх.

Меня тут же обдало холодным воздухом. На узкий подоконник, зависший между стеклами и темнотой, пролился свет. Затем он проскользнул на пол, на мои кеды и стал двигаться по мне вверх, параллельно поднимающемуся окну.

Вместе со светом в фабричный цех попал и запах коксохима, гнили, мокрого железа…

Я не смог дождаться, пока рама остановится, и, поставив локти на подоконник, выглянул в ночь.

Но ночи за окнами не оказалось.

На горизонте открывалась панорама металлургического завода. Гигантская площадка с десятками цехов, железной дорогой, мощными домнами и сотнями труб, из которых выбивалось пламя или дым – местами красный, местами желтый, но в основном белый. Если на эту картину посмотрит ребёнок, то он наверняка спутает завод с тортом, где вместо коржей слои металла, кирпича и бетона, а вместо свеч – трубы.

И все это освещается миллионами киловатт.

Я заворожено смотрел вперед. Индустриальная мощь лишила меня дыхания. Да что там дыхания! Мне показалось, что я потерял смысл жизни. Настолько моя личная судьба на фоне этой горящей махины, этого монстра, показалась тусклой. Потухни она сейчас, здесь – никто и не заметит. И даже если душа вылетит из меня самой яркой звездой, то над этим горящим городом она промелькнет маленькой искринкой. Промелькнет – и упадет в одну из заводских печей.

Потому что домны в нашем городе топят душами, говорила мне моя бабуля. Она прожила здесь почти семьдесят пять лет.

«И совсем неважно, как умирает человек – от простуды, от рака, под трамваем, или в драке со шпаной. Душу – в топку». «Зачем, бабуля?» «Для очищения, чтобы оттуда вместе с дымом улететь в небко. Спи, спи, Маковка».

Под моей ногой что-то треснуло. Рядом с подошвой кед переливалось оттенками синего какое-то раскрошенное стекло. Я присел на корточки, чтобы пощупать находку, и тут увидел вокруг себя десятки разноцветных шаров, бус, стеклянных зайчиков, мишек, круглых часиков, звездочек, Дедов морозов, снегурочек…

Это были елочные игрушки. Быть может, за последние лет двадцать они впервые увидели человека. Уже потом я узнал, что фабрику закрыли ещё в девяностые: оборудование вывезли, а последнюю партию новогодних украшений забрать забыли. Или она оказалась никому не нужна.

Мне захотелось рассмотреть весь цех, для этого я попытался открыть другие окна, но они уже не поддались. Зато открылись окна в прошлое. Глядя на груды елочных игрушек, меня захватили воспоминания детства.

Детство я провел с бабушкой, мы жили по другую сторону металлургического завода. В промышленном районе. Из нашего окна было видно всего пару труб и гигантский факел. По утрам район оглушал заводской гудок. К вечеру дышать становилось практически невозможно – куряга-завод гордо и бессовестно убивал горожан своим «никотином». Убил он и мою бабушку, онкология. Это случилось за год до того, как я устроился на фабрику игрушек – нежные воспоминания были ещё свежи.

Я перебирал игрушки и вспоминал, как мы 27 декабря доставали маленькую искусственную ёлку, ставили её на кухонный стол, потом бабушка снимала с антресоли заветную коробку – в ней лежали стеклянные герои Нового года: украшения для ёлки и много-много ваты, которую закладывали у основания пластмассовой ели.

Помню, бабушка ставила меня на стол до тех пор, пока я не стал выше ёлки. Потом я развешивал игрушки с табурета. Наряжали мы всегда в одном и том же порядке. Сначала – стеклянные шары, синие, красные, в горошек и просто бесцветные, потом за ветки цеплялись зайчики, олимпийские мишки, звездочки, бородатые мужики, женщины с коромыслами, продолговатые зеленые и фиолетовые сосульки, птицы, петушки, часы, маленькие теремки… Затем из коробочки доставались длинные-предлинные бусы, ими можно было в несколько раз обмотать всю елку. Потом мишура, дождик. И вот наступало время для самого сокровенного.