Ольга Коренева - В барханах песочных часов

– Мам, что это за кассета? – крикнула Леночка, и попыталась вспомнить что-то важное, совсем не относящееся к плееру. Но мысли выскользнули, будто кто-то намылил ее мозги…

Беззвучно полыхнула молния – яростный зигзаг рассек небо. Другая молния, крутясь словно праща, тихо впилась в землю. Воздух будто окаменел.

– Тишь какая стала, – сказала светлоглазая послушница своей спутнице. И с наслаждением вдохнула густой настой цветущих и вмиг замерших в преддверии грозы трав. – Ой, хорошо-то! И отчего это люди грозы боятся? Видать, веры у них мало, не понимают, что Отец Наш Небесный от всех напастей хранит чад своих, тех, кто не страшный грешник, кто не впускает в душу черноту.

Идущая рядом с ней женщина с просветленным и мятежным лицом опасливо вглядывалась вдаль. По виду это была паломница.

– Далече еще до обители, – отозвалась она. – Ураган застигнет. – И, глянув в высь, заметила: – В небе омут, в нем огни кипят. Я раньше-то чего, гадала я, ведовством тешилась, греха в том не чуя. Недавно в паломничестве я, каялась, крещение приняла, и снова каялась. Страшное открылось мне.

– Что же, сестра, тебе открылося? – У молоденькой послушницы любопытством заискрились глаза.

– Страшное придет в страну, разобьется страна словно стекляшка, лишь осколки кровью брызнут. Много смерти будет. Люди разум начнут терять, души их кривыми зеркалами станут. Легионы черных тварей из-под земли лезут, в наступление идут…

Оглушительный грохот обрушился с неба. Высокие травы прижались к земле, деревья согнулись в дугу, хотя ветра не было. Внезапно телеграфный столб плашмя рухнул на земь, словно его с размаха срубил кто-то невидимый, по провисшим проводам побежало синее пламя, звук лопнувшей струны надрывно повис в воздухе…

Попутчицы переглянулись.

– Уже началось. Рановато, – произнесла вполголоса послушница. И добавила: – Год-то 89-ый еще только.

– Самое время, – отозвалась ее спутница…

Предновогодняя Москва бурлила, словно с цепи сорвалась. Уходил надоевший 1989-ый, надвигался неотвратимый, словно скорый поезд, 1990-ый, наполненный какой-то тотальной энергией. Город безумствовал, и эта волна праздничной неразберихи, казалось, перекинулась на все вокруг. Семейство Трошиных после некоторых споров решило отмечать праздник дома, хотя Леночка была раздосадована, у нее были свои планы. Но мама строго сказала, что праздник надо отмечать у домашнего очага, иначе год будет неудачный, и возражать тут нечего. Леночка выскочила из комнаты, хлопнув дверью, но потом смирилась. В кухне уже кипела работа, готовились салаты, пеклись пироги… Мама вдарилась в кулинарные изыски, подключив всю свою творческую энергию. Папа примчался из магазина под хмельком и, потрясая связкой настоящих замороженных тетеревов, изрек:

– Царская охота! Дичь на столе – удача в жизни!

– Саша, я чувствую, что к приходу гостей ты сам будешь выглядеть как замороженный тетерев, – прикрикнула на него мама.

Гости не заставили себя ждать. Друзья отца – журналисты с женами и подругами. Многих из них Леночка видела впервые. Маминых друзей оказалось меньше. Писатели – народ менее общительный.

Леночка встречала их, пахнущих морозом и праздником, принимала коробки конфет и шампанское, потом мчалась на кухню проверить, не переварилась ли свекла, помогала готовить салат с креветками, летела к соседке за майонезом, которого не хватило для винегрета, доставала из серванта запасные сервизные тарелочки. Первые гости уже подошли, а стол еще не совсем готов. К счастью, подключились мамины приятельницы и какие-то женщины из папиных гостей. Леночка прислушивалась к их разговорам, а вокруг нее витали запахи незнакомых духов, будто некто невидимый надушил все пространство…

Со скатертью в руках она вошла в комнату, где уже зашумел праздник: гости попивали коньячок, курили, спорили о политике и литературе. Какая-то дамочка врубила магнитофон и настойчиво желала танцевать. Но ее не слушали, увлеченные спором. Двое молодых мужчин, расположившихся в креслах возле журнального столика, гадали о пути развития страны:

– Это же пахнет катастрофой, национальным бедствием! – восклицал брюнет с бородкой. – Горбач совсем сдурел. Он погубит страну и сам с трона слетит! Начнется вымирание нации, гиперинфляция…

– А что же ты хочешь, реформы без жертв? – возражал ему собеседник. – За все надо платить. А без реформ нельзя, пора выходить из каменного века…

В центре комнаты разговор крутился вокруг романов, ждавших читателя пятьдесят и больше лет, о судьбах их реабилитированных авторов.

Но вот стол в комнате накрыли, гости разместились, первые тосты были произнесены. Трошин, осушив очередной раз свою рюмку, продолжил разговор:

– Вот вы говорите, друзья мои, что сейчас нам с большим удовольствием показывают изнанку советского семидесятилетия, везде выбирают для печати только время застоя, культа личности и лагерных бараков. А между тем, и в лагерных бараках люди не спешили перестраиваться, предпочитая оставаться поколением убежденных и сильных людей… Из лагерей шли добровольно в штрафбаты защищать Родину. А вы, извините, все со своими «жертвами» да «страданиями» на передние полосы лезете!

На этом месте Трошина перебили тостом, после чего посыпались политические анекдоты про баню, Тэтчер и Горбачева.

«Ну надо же», подумала Леночка, «за столом юная леди – я, а они в выражениях не стесняются, черти. Как всегда, впрочем».

Сегодня ей хотелось сдержанности со стороны старшего поколения.

– Леночка! – крикнул ей через стол отец. – Подкинь-ка пару жаренных анекдотов из школьной жизни.

«Ну, сейчас я вас угощу ответной пошлостью», – злорадно подумала она и, кривляясь, промямлила:

– Это как Вовочка училку трахнул?

Отхлебнув шампанского, она безразличным тоном выдала серию школьных анекдотов с картинками. Но, к сильному ее разочарованию, никого это не шокировало.

После очередной смены блюд и напитков к ней подсел моложавый мужчина в джинсовой куртке. Он поменялся местами с примодненной пожилой дамочкой, и та шепнула Леночке на ухо:

– Смотри, барышня, какой кавалер у тебя появился, прямо из Парижа сюда по всяким журналистским делам, эмигрант…

– Ну и что, – хмыкнула она.

Эмигрант принялся накладывать ей закуски на тарелку, подливать вино, придвинул графин с соком.

– За такой смазливой девочкой приятно поухаживать, – сказал он.

Леночка промолчала. «Явная лесть», подумала она. Парижанин, казалось, прочел ее мысли.

– Это не лесть, – сказал он. – Как друг семьи, Леночка, я отвечу тебе…

– Друг чьей семьи? Не поняла, – спросила она с набитым ртом.