Егор Ласкер - Кишкодавка

18+

Инвектива

Кишкодавка. И кишкодавцы

Совпадения с действительностью – действительны. Совпадения имен – случайны, ибо ряд имен ограничен. Совпадения слов с матами и обсценной лексикой непреднамеренны и объективны, ибо таков объект.

Район действия не указан по известной схеме: чтобы не обиделись другие районы. Географические, административные и производственные названия сумбурны и просто красивы.

Десять Заповедей Рыбообработчика

Рыбообработчик не болеет.

Рыбообработчик кашляет, задыхается, пердит или синеет, но идет на работу и на поправку.

Рыбообработчику все по херу, кроме рыбообработки.

Когда рыбообработчик не рыбообрабатывает рыбу, он спит, всхрапывая.

Когда рыбы нет, рыбообработчик тоскует, придирчиво замывается и пенится.

Рыбообработчик переносит понос стоя.

Рыбообработчик цепок.

У рыбообработчика не болят руки, они сладко ноют.

Рыбообработчику необходим мозг. Он им пользуется, чтобы отличить на конвейере белобрюхую камбалу от камбалы палтусовой, желтобрюхой, желтоперой, каменной и сахалинки.

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..

Итого:

Рыбообработчик обрабатывает не рыбу, а неизвестных московских хозяев, поставленных ануннаками для того, чтобы хозяева могли холить и лелеять себя и ещё больше – прячущихся от мирового сообщества ануннаков, отдавая им все человеческое.

Тот, кто благосклонно или смиренно принимает оглашённые выше Заповеди для оглашенных катехуменов рыбообработки – суть рабочий скот; душа его мала, меньше, чем у воробья.

…

Из дверей модуля вышел главный охранник Долгопятов с отчетливыми следами заспанности на лице, хотя и не спал. Поглядел в небо так, как будто хотел поссать с крыльца. Плюнул. Рысканул соловыми пытливыми глазами по сторонам и зашагал без цели вперед, широко разбрасывая ноги, надувая губы и мотая плечами, как сильными обвисшими крыльями. Крылья залетали за спину, к пояснице.

Долгопятов машинально и непроизвольно осматривал пространство перед собой, заводя глаза в закоулки заводского двора. Он отличался пронзительностью и проницательностью. Охотно демонстрировал их, приводя в трепет сильных одиноких и слабых семейных женщин.

Подобно тени отца Гамлета, старший охранник возникал повсеместно черной нелетающей птицей, взметаясь вдруг из-за какого-нибудь угла. И сразу упирался взглядом. Во всё подряд.

Все было в нем хорошо; безусловно, не хватало лишь сплошных железных зубов. И тогда бы – ни добавить, ни убавить.

Был он добр и не злопамятен. А на вид суров, как армейский прапорщик, вынужденно демонстрирующий брутальность, как порноартист большие яйца или хотя бы что-нибудь большое.

Вахтовиков, прибывших на работу с Большой Земли, Долгопятов лично подвергал обыску. Глубоко запуская руки в сумки, шаря у самого дна, искал водку. Шевеля невидимо пальцами, то заводил глаза под лоб, не поднимая бровей, то бросал горячие мутные взгляды в толпу, осматривая замершие тела. Шарил взором по лицам в поисках сконфуженного встречного взгляда, выдающего некий недочет и непорядок в его владельце. Смущенный вахтовик мог дрогнуть в эту секунду и уронить из-под рубахи спрятанную бутылку. На ноги или на пол.

Долгопятов был назидателен и увещевал всех, способных оступиться:

– Мужики! Пажал-ста! Пажал-ста без пьянства. Это плохо кончится. Не смейтесь!

Никто и не думал смеяться. Слушали молча. С тяжелой неловкостью. С неопределенным интересом.

Долгопятов вторил сам себе, напирая на серьезность происходящего, упорно запрещая веселье и легкомыслие:

– Не смейтесь! – (По-прежнему никто не смеялся). – Я уже 20 человек вывел за ворота. Навсегда.

Последнее утверждение звучало зловеще. Навсегда – конечная категория. За ней – забытье и тлен. К чему бы это?

– Пажал-ста!..

…

Мужики с тревогой и тоской осматривали комнату, в которой предстояло жить на карантине. Она казалась маленькой, спертой, забитой железными кроватями и железными шкафами до предела. Шагу ступить негде, не то что – жить две недели!

Дверь захлопнулась резко. Точно прибывших заключили в камеру следственного изолятора. Неужели сидеть без выхода?

А где параша?..

Рыбообработчики угрюмо молчали. В смятении говорили бесполезное безадресное: «Сука!». Надеялись на то, что все же их трудовой путь начнется, минуя карантин. Сразу – в цех! За большими деньгами.

Когда дверь открыли и выпустили в коридор и далее – на улицу в пределах курилки, люди вздохнули исподтишка и несколько успокоились. Стали приглядываться друг к другу. Смертный грех стал отступать: уныние развеивалось.

Когда же прошел слух, что карантин оплатят по «гарантийке», принялись прикидывать, изнывая от безделья и бестолковости происходящего, сколько же это будет в рублях? В дальнейшем оказалось – нисколько. Возмущению бухгалтера в ответ на претензии не было предела: «Да вас кормили бесплатно!..»

И верно. Жрали еду? Жрали. Скромно ли это – ждать чего-либо еще.

Карантин был так нелеп, как может быть он нелеп в условиях, когда он никому не нужен. Кроме высших сфер управления, которым он тоже не нужен, но что-то им все же нужно. Нужны мероприятия и провозглашенные шаги. Пусть будет карантин!

Карантин добавился к обычным лишениям и невзгодам вахтовой жизни обсопливленной слабозудящей язвой под носом. Не особо едким, но липучим лишаем или коростой. Он мешал. Жить с ним можно, но не хочется. Люди, не видя больных, корчащихся от близости смерти в черных бубонах по белому телу, задыхающихся от атипичного состояния и дисфункции остекленевших легких, не слыша о них от родных и знакомых – прозревали. Видели, что вся эпидемия – большой вонючий пузырь пропаганды, гонимый ветрами каверзных желаний интересантов всё из тех же гнилых высших сфер. И тихо негодовали. Не все. Лишь едкое меньшинство. Большинство пребывало в покорности. Фаталисты ходили туда и сюда, сдержанно принимая вынужденный простой и радостно – пищу. Играли в карты. Кто-то беспечно отдыхал. Спал и даже храпел во сне, переутомившись и пресытившись бытом.

Беспечность эта одному из соискателей работы вышла боком.

Откарантинившись, протомившись в бесплодности 10 дней, рыбообработчики, суетясь больше необходимого, вышли на работу в ночную смену, не заметив потери бойца.

Кого? Где?

Кого надо. У него теперь наметилась своя, отдельная судьба, невидимая другим.

Еще при тестировании дернулся по коридору слух, что кого-то поймали с ковидом. Дернулся и затих. Не пошел в ширину. Его подавили отвлекающими маневрами и отуманивающими фразами хитрый и значительный санитарный врач и монументальная, текучая, как ртуть, пластичная, но неподатливая медсестра со светлым удовлетворенным лицом. Они не запаниковали, а, напротив, придали дальнейшему тестированию вид бессенсационной будничности. Нацелили внимание каждого на собственные результаты. Замылили глаза фразами типа: «Не шныряйте!» и «Не болтайте!». Неплохо отвлекал как бы формальный вопрос: «Как ваша фамилия?.. Через «о»?». Вопрос обескураживал и заставлял напрягать память, вытесняя из неё все постороннее.