Юлия Пушкарева - Бог бабочек

– «Мавр, прекрати».

На этот раз ты светло улыбаешься сам – и я решаюсь отзеркалить твою улыбку.

– Да. Молодец. Знаешь, а ты была бы неплохим срочником, Тихонова! – (Всё ещё улыбаясь, делаешь глоток коньяка. Ты уже сравнивал меня со своими солдатами-срочниками – и, как и раньше, это почему-то болезненно нравится мне). – Ну что, прогоню тебя по командам?.. Кошка.

Что-то меняется, будто по удару невидимого гонга; твои черты становятся острее и жёстче (опять игра света?..); кажется – от грозового напряжения скоро затрещит воздух. Я приподнимаюсь с колен и наклоняюсь вперёд – так, чтобы ты мог дотянуться. Ноги быстро затекают, начинают дрожать; загнанный зверёк бьётся во мне вместо сердца. Другой зверёк – самка, истекающая желанием – пульсирует внизу живота, выгибает мне поясницу, жгучим зудом покусывает грудь. Не могу смотреть на хищно-тугие линии твоей шеи, на губы, на критичный прищур – боюсь, что наброшусь. Или упаду на спину и буду умолять, чтобы набросился ты.

Но, во-первых, котики Ярцевых вряд ли готовы к такому зрелищу.

А во-вторых – это лишило бы нас самого изысканного из пиршеств.

– Сильнее согни ноги. Ближе сюда, – помолчав, велишь ты; твой придирчиво-капризный тон злит меня – и распаляет ещё сильнее. Хочу победить. Быть такой, чтобы ты желал меня хотя бы сотой долей моего желания; чтобы тебе было не к чему придраться. Быть твоей сукой – не на словах. – Не опирайся о диван… Вот так.

Замахиваешься, подносишь ладонь к моему лицу; глотаю запах дыма с твоих пальцев…

И – понимаю .

Почему я не поняла раньше? Как могла не догадаться? Это же самое простое, самое очевидное. Куда очевиднее всех моих – и наших – странных фантазий.

Слишком абсурдно. Слишком унизительно. Очищено ото всех остатков уважения и заботы. Так не подходит нашей истории; и – идеально подходит.

Впервые представляю, как ты делаешь это со мной; представляю, что ты можешь сделать это уже через секунду. Жарко; трясёт; я таю и истекаю влагой, как беспомощная льдинка на солнце.

Почему же ты останавливаешься?..

На дом падает тьма, потрескивающая, как перед грозой; каждый миг длится дольше минуты. Замахиваешься снова – резкий чирк по воздуху – и опять удерживаешь руку в сантиметре от моего лица. Почему ты останавливаешься?!

Хочу. Бей.

Грустно улыбаешься и шепчешь:

– Смелая…

Ты думал, что я отвернусь? Вздрогну, закрою глаза? Смотрю в твои – твой взгляд по-змеиному неподвижен, и зелёный блеск чешуи завораживает.

Замахиваешься опять – и бьёшь.

Чуть сильнее, чем я ожидала, – голова отлетает к плечу. Эхо удара долго звенит в воздухе; щека вспыхивает хлёстким жаром.

Раскроившая небо молния.

Слишком абсурдно. Слишком унизительно.

Совершенство .

Поворачиваюсь другой щекой; от дрожи едва могу выдавить:

– Мой господин… Пожалуйста.

Молчишь, раздумывая. Наклоняешься так близко, что твоё сахарное от колы дыхание вползает мне в рот.

– Уверена?

– Да. Прошу тебя.

– Скажи это. Скажи вслух.

– Ударь меня… по другой щеке. Пожалуйста.

С усмешкой отстраняешься. Словно забыв обо мне, почёсываешь лобик спящему котёнку. Провожу пальцами по щеке – до сих пор горит. Не застонать всё сложнее.

– М-мой господин?..

– Нет. Пока рано… Волосы!

Бросаюсь на четвереньки и рвусь к подоконнику; ноги гудят, и я больно сбиваю колени – но замечаю это как-то отстранённо, точно они не мои. Это не может помешать мне.

Помешать заслужить ещё одну твою пощёчину.

Если бы я знала, что это вот так , я бы мечтала об этом с семнадцати лет.

– Хорошо… Там есть календарик с дельфинами. Неси его сюда и положи к моим ногам.

Повинуюсь; кошка-мать, теперь возлежащая на подоконнике, смотрит на меня с вежливым любопытством. Всё это крайне сумасшедше и похоже на дрессировку животного – совсем не так, как в тех красивых издевательствах, о которых я читала.

Гораздо красивее, чем в них.

– Кошка!

Ликуя, встаю на полусогнутые ноги. Очень быстро; но это лучше мучительного ожидания.

Хватаешь меня за волосы; мурлычешь:

– Ну и что, неужели готова? Не обманываешь?

– Готова, мой господин. Я… Пожалуйста.

И куда делся мой по-филологически богатый словарный запас?..

Подтягиваешь меня ближе к себе – с жёсткой, отрезвевшей полуулыбкой. Не знаю, где граница твоих истинных чувств и роли; да это уже и неважно. Как все актёры и боги, ты всегда чересчур проникаешься игрой. Я смотрю на тебя – и не помню, когда в последний раз так боялась.

Не помню, когда мне было так хорошо.

Стиснув зубы, ты одной рукой комкаешь мои волосы, другой – замахиваешься…

Вторая молния попадает прямо в меня. Метко и жгуче – как плетью.

Вместо меня – кучка пепла; стыд, и восторг, и жуткое, размазывающее унижение. Значит, твои пальцы безумного маэстро могут быть и такими – жестокими.

Ещё. Хочу ещё. Только не прекращай.

Нет; сейчас нельзя просить. Выпрямляюсь.

– Подставляй правую щёку, – негромко велишь ты.

Удар.

– Левую.

Удар.

– Правую.

Всё тонет в горячечном мареве. Ты снова и снова хлещешь меня по лицу; я вскрикиваю и радостно плачу. Небо бесится в огненных клеточках молний, меняясь местами с землёй. Однажды больно попадаешь по скуле – прямо в кость; прикусываю щёку изнутри, чтобы не закричать. Твоё лицо мерцает, ускользая от меня – мы вместе падаем в реку времени.

(«…Ты недостойна меня».

«…Хочу делать тебе больно».

«…Каково это: любить человека, который не хочет существовать?»

«…Она меня чувствует, а ты нет».

«…Хочешь, позову её сейчас и трахну – лишь бы никогда больше тебя не видеть?!»

«…Как же ты меня заебала!.. Давала всем подряд, как шлюха, как только я перестал общаться с тобой!»

«…Ты всё равно сюда не приедешь».

«…Я люблю тебя вопреки»).

«Я люблю тебя».

Нет. Такого я никогда от тебя не слышала.

Или?..

– Пульт.

Мир озаряется новым светом. Лицо горит и ноет; забираюсь к тебе на колени, прижимаюсь грудью к груди. Обнимаешь меня за талию, гладишь; жадно впиваюсь пальцами в твои плечи. Меня так колотит, что трудно сидеть. Мы полностью одеты, но происходит что-то смелее, запретнее, божественнее самого разнузданного секса. Ты словно пишешь по мне, окуная пальцы в чернила.

Гладишь сильнее, чувствуя мою дрожь.

– Ну, чего ты, глупенькая?.. Испугалась?

Трясу головой. Слёзы капают с моего подбородка тебе на футболку и шею; ловишь на кончик пальца одну из них, как дождинку. Улыбаешься – лучисто и мягко, будто пощёчины привиделись мне в бреду.

– Ты молодец… Я тобой доволен. – (Гортанный бархат твоего голоса окутывает теплом. Гладишь меня по щекам, бёдрам, спине, притягиваешь к себе вплотную. Чувствую тебя всем телом; всхлипываю, блаженно закрывая глаза. Я по-прежнему жажду тебя, но уже обессилена. Слишком много для жалкой смертной; слишком близко к огню для бабочки). – Покорность должна вознаграждаться… Ну-ну, не плачь! Хорошая девочка. Как тебя поощрить? – (Утерев мне слёзы, заглядываешь в лицо. Смотришь с умилённым, смешливым сочувствием – как на ребёнка, которому пригрозили, что ёлки на Новый год не будет, а он – глупышка – поверил). – Проси, чего желаешь. Ты заслуживаешь этого.