Каринэ Арутюнова - Свет Боннара. Эскизы на полях

Едва ли не первое самостоятельное путешествие – поездка в Ленинград на каникулах. Выезд 31 декабря. Следовательно, встреча Нового года – не дома, а в плацкартном вагоне, совершенно неотапливаемом, – но разве это обстоятельство имело хоть какое-нибудь значение для пятнадцатилетних?

Ощущение пронизывающего холода не казалось чем-то несправедливым. Это была данность, в которой имел счастье родиться и жить. Разве имели мы представление о заморских краях? Ну, разве что абстрактное, не связанное с чувственным восприятием.

Помню гурьбу старшеклассников, бредущих по Невскому. Шумных, возбужденных, – среди них – себя, в рыжем пальто с капюшоном, – онемение равномерно отмерзающих конечностей отнюдь не являлось препятствием для буйного веселья и чувства новизны всего происходящего. Самое неожиданное – отдельный номер в гостинице «Советская», – на каждого!

Где-то с час блужданий по огромному номеру. Босиком по ковру. Вот она, запретная роскошная жизнь!

С упоением щелкала задвижками, включала телевизор, выходила на балкон – оттуда струился поток ледяного воздуха, колючие снежинки щекотали оттаявшие в тепле щеки и лоб и исчезали на губах.

Какой влюбленной я была. Самовлюбленной. В номере полагалось «привести себя в порядок», – достать из сумочки коробочку с цыганской тушью, карандаш, блеск. Ничего этого у меня не было. И потому я долго смотрелась в овальное зеркало, любуясь внезапным румянцем. Чтобы похорошеть, требовалось всего лишь снять уродливое пальто и согреться.

А после – носиться по этажам, по номерам, шушукаться, кокетничать с идущими по коридорам командировочными, разбить окно, закурить первую сигарету, закашляться, торопливо загасить ее, вытряхнуть пепельницу, долго подбирать комбинации телефонных номеров, здороваться с незнакомыми людьми (и таким образом постигать стихийную суть города, в его вопросительных и гневных интонациях), швырять трубку, хихикать в кулак, плакать от неразделенной любви, спускаться к ужину, воображать себя взрослой и утомленной некоторым опытом, – чтобы, идя по коридору, поймать недвусмысленный мужской взгляд, польщенно улыбнуться в ответ, и дальше, – господи, нестись во всю прыть, хвататься за перила, шумно дышать в лифте, воображая себя пойманной, застигнутой, запираться в номере, мечтать о невозможном в свои пятнадцать глупых лет.

Уже на подъезде к Киеву расплакаться от ощущения прожитой жизни, – не там, не с теми, не так. Со всей безмерностью тоски по красоте. По строгости ее, стройности, имперскому объему и величию, графической ясности и неслыханной свободе.

Похоже, на крыше нашего дома птицы свили премилое гнездышко, – домашний очаг и он же семейный альков.

Я слышу, как поют они и танцуют, и плачут, и ссорятся, и причитают, и мирятся. Еще вчера их было, кажется, двое.

Собаки здесь породисты и ошеломительно аристократичны. Кошек вообще не наблюдается. Возможно, уничтожены как класс. Либо же их съели чайки. Хотя, нет, – совсем не так давно на побережье наблюдалась дюжина пушистых и откормленных, и совсем добродушных, живущих в таких специальных домиках с отверстиями-окошками.

Чайка вездесуща. Она везде. В дымоходе, на крыше, в океане и на суше. Иногда она кричит обиженным детским голосом, а иногда – голосит заполошно, по-бабьи. Вчера, например, две чайки лаяли как собаки, а две другие бранились будто извозчики.

Если присмотреться повнимательней, то можно заметить, что лицо у чайки хоть и благородных очертаний, но недоброе. Хищное лицо. Гордое и холодное. Радостно наблюдать, как взмывает она над океаном или пикирует на невидимую мне добычу. Радостно и одновременно неуютно. Слишком гордая красота, слишком гордая.

И отчего-то вспоминаются милые взъерошенные воробьи, такие неказистые и неприхотливые. Здесь их вовсе нет, а также нет голубей, крошек и опрокинутых мусорных баков. Видимо, все подчистую подъедают гордые океанские птицы.

Божьих людей, живущих подаянием, здесь тоже немного. Раз-два и обчелся. Смешно сказать, – португальский бомж – не чета нашему. Нет в нем ни хмельного отчаянья, ни голодного блеска. Куража нет. Местный бомж на редкость ленив и добродушен. Нет-нет да и протянет руку, но неуверенно как-то, без дрожи и напору.

Зато чайка деятельна и шумлива. По всему видеть, что будущее за ней. Для нее весь этот благоухающий, цветущий, белый, голубой, розовый и изумрудный мир. Для нее капли росы и тяжелые струи, стекающие с покатых крыш.

А еще для аистов, да-да, для самых что ни на есть аистов, которые живут себе в гнездах практически над каждым домом.

Бывало, задерешь голову к небу – а там – аист, и в клюве у него – сами понимаете что.

Сверток не то чтобы тяжелый, но довольно увесистый. А в свертке том – человеческий детеныш, покачивается мирно так, вперед-назад, влево-вправо. Голый человеческий детеныш, спит себе, ресничками подрагивает, весь в кудрявых завитках и ямочках.

Отчего это в одних местах аисты гнездятся, а в других – стаи тучных воронов?

Отчего в одних местах собаки как люди, а люди как птицы, а птицы как…

Отчего синева и прозрачность невозможны там, на моей далекой родине?

Отчего сердце мое так грустит и поет, поет и печалится, как будто не смеет ни окончательно возрадоваться, ни бесповоротно умереть?

Отчего тоска по внутреннему раю не покидает нас даже там, где, казалось бы, столько счастья, чистоты и красоты?

Отчего, когда над головами проносятся аисты, а за окном растекается молочная предрассветная пена, а в дымоходе воркуют суетливые чайки и щебечут птенцы…

Я слышу воронью перебранку… и свет в далеких окнах, и тучные тени на грязном снегу.

Здесь нужно успевать между дождями.

Шаг влево – дождь. Вправо – ливень. В просвете – хвостик трески, стаканчик джиньи.

Ветер рвет зонт, обдает брызгами, – отовсюду, из-под колес, сверху, снизу, потоки стекают по лицу, хлещут по ногам.

И вдруг – тишина. Гигантская толща воды поглощает звуки. Там, за толстым стеклом аквариума, мечутся оставшиеся в живых.

Неделю возвращаешься в себя, к себе, а потом начинается ломка. Тоска по цвету и воздуху. По фантастической совместимости форм, оттенков, линий.

Уроки гармонии и перспективы нужно брать здесь. Смотри, как расходятся трамвайные пути, как желтое притягивает зеленое, как брызжет сноп света, – из-под колес, из-за угла, отовсюду.

Странно возвращаться с другой планеты. Всегда есть опасность не попасть в собственный след.

Если говорить о любви, исключительно о ней, то это, конечно, Португалия.