Сергей Медведев - Человек бегущий

Ковид развернул нас и к собственной природе – как никогда со времен Второй мировой мы осознали свою телесность и смертность, обратили взгляд на физиологию жизни, из существ социальных превратились в биологических: напряженно следя за состоянием своим и близких, проверяя свое обоняние, читая десятки противоречивых мнений о вакцинах и иммунитете. Запертые поодиночке или в семьях, мы оказались наедине с собственным телом, его подробностями и несовершенствами; кто-то, подобно тысячам участников сетевого проекта «Изоизоляция», стал создавать из своих тел копии шедевров мировой живописи, а кто-то вытащил из кладовки велотренажер, эспандер или гантели и начал заниматься физкультурой. Я знаю тех, кто десятки раз забегал по лестнице до верхнего этажа или катался на велосипеде на парковке собственного дома – работа с телом стала ответом жителей городов на эпидемию неподвижности, лекарством от неизвестности и страха.

Одновременно люди бросились скупать оборудование для турпоходов: весной 2020 года, на пике локдаунов первой волны, спортивные магазины с изумлением сообщали о взлетевших продажах палаток, спальных мешков и трекинговой обуви – запертые в домах горожане покупали надежду оказаться на природе, в удалении от других, в безопасности и чистоте. Так эпидемия стала для многих путем возвращения в природу и в собственное тело. Да и сам я, несмотря на отмену всех запланированных гонок, взялся за тренировки с удвоенным энтузиазмом: часами сидел на велостанке с видеозаписями подъемов на легендарные перевалы, бегал интервалы и короткие ускорения в парке под окном, вышел плавать в поймы Москвы-реки, когда вода потеплела.

Мой рассказ – об этом антропологическом сдвиге: о возвращении телесности в эпоху виртуальности. Тело – равноправная часть моей личности, оно имеет свою историю и свою память. Оно помнит десятки тысяч километров трасс, скрип пыли на зубах и кристаллы соли на коже, уколы мороза на щеках и холод дождя на плечах от промокшей майки, оно помнит все падения и приступы «асфальтовой болезни», как называют ее велосипедисты, все операции и реабилитации, все поглощенные калории и выданные ватты мощности (а спорт – это наука о цифрах!) – и в итоге именно тело пишет историю моей жизни: на бегу мыслей нет.

Москва, декабрь 2020 г.

В доисторические времена снег ложился ко Дню Конституции, 5 декабря. Это была еще та, сталинская конституция 1936 года, которую отмечали до 1976-го – в 1977-м была с помпой принята новая конституция «развитого социализма», и праздник сместился на 7 октября – день по-своему хороший, честный осенний день, но для лыж бесполезный.

А если до 1976-го, значит, мне не было еще и десяти лет, и каждый первый снег был для меня потрясением – да остается важным событием и сейчас, почти полвека спустя. Природа готовилась к нему за несколько дней: пейзаж за окном расстилался серый, сухой, промороженный – земля словно отдала все свои долги, причастилась и соборовалась и лежала спокойно, ожидая облачения в белые ризы. Снег начинался после полуночи: я просыпался рано от непривычной белизны за окном. Была еще ночь, но с улицы лился мягкий свет: снег летел крупными хлопьями, заваливал сквер; сквозь белую мглу расплывчатыми радужными кольцами светили фонари нашей наземной, Филевской, линии метро. Из форточки несло не холодом, а сладкой свежестью. Стоя на коленях в ночной рубашке на широком подоконнике, я прижимался носом к холодному стеклу и глядел на это чудо, пока окно не запотевало от моего дыхания.

Наутро я шел в школу по скрипучему свежему снегу, в воздухе была разлита сырость, машины на Кутузовском проспекте осторожно скатывались с моста по первой, самой опасной, наледи, и уже вышли на линию бодрые грузовички с песком. А после занятий я не оставался играть в снежки, а бежал домой, потому что было дело поважнее – отнести лыжи на просмолку в металлоремонт. Мастерская находилась в вагончике на углу у Дорогомиловского рынка, ныне модного маркета в здании современной архитектуры, а тогда обычного колхозного рынка – «блатными» в те годы считались Центральный и Черемушкинский. Внутри вагончика шла зимняя мистерия: звенел точильный камень и летели искры с лезвий коньков, шипела паяльная лампа и восхитительно пахло смолой. Я готов был стоять там часами, глядя, как клепаются и точатся коньки и засверливаются крепления, и вдыхая запах дегтя, который с той поры стал одним из любимых. Бывалые лыжники-классики всегда возят в смазочном чемоданчике две-три старые дегтярные мази, у меня тоже есть винтажные финские мази с надписью Terva , смола, и я иногда достаю их просто чтобы понюхать и вспомнить тот вагончик маталлоремонта.

Возвращался домой по Студенческой улице я уже в ранних сумерках, а снег все продолжал падать, и курили возле пожарной части спасатели в своих брезентовых робах, и таинственно блестели в глубине гаражей красные пожарные машины. В томительном ожидании проходили еще день-два, снега уже наваливало достаточно, чтобы появились первые сугробы, а карнизы оконных рам занесло. И вот наставало то самое 5 декабря, когда был намечен первый выход на лыжах. С вечера была собрана одежда: кирзовые ботинки с металлической скобой на носу под прогрессивные на тот момент крепления «ротефелла», связанные бабушкой шерстяные носки, байковые штаны с начесом (в 80-е я сменил их на джинсы, а в 90-е – на нейлоновые спортивные брюки), свитер, брезентовая штормовка и высокая шапка с красным помпоном из-под тех же бабушкиных спиц. Утром я основательно завтракал геркулесовой кашей и чаем с бутербродами, мама собирала рюкзак с термосом и сменной одеждой, и мы с ней отправлялись к метро. Лыжи были ее стихией еще со студенческих времен – всех своих друзей, поклонников, а позже моего отца, мою бабушку и меня самого с возраста пяти лет она заражала своим энтузиазмом и выводила на лыжню.

Вагоны метро уже были полны лыжников, частокол лыж доставал почти до потолка – там были вперемешку беговые и горные, в те годы они были почти одинаковой длины, под два метра, и на их носы были надеты матерчатые мешки с тесемками (в таких мы носили в школу сменную обувь) или рукавицы. Беговые лыжи сходили на «Филях» и пересаживались в электричку, а горные ехали до «Молодежной» и дальше шли пешком на Крылатские холмы, московскую горнолыжную мекку, возникшую задолго до того, как там построили сам район Крылатское.