Анатолий Санжаровский - Собрание сочинений в 15 томах. Том первый

Наконец всё стекло ушло.

Вязанка вывалился по пояс из окна.

Глянул влево, глянул вправо.

– Ба! Солнце на самой макушке, – сказал он. – Ну и задали мы храповицкого! Ну да ладно. Что было, то сплыло. А теперь, мальчик, ногу в стремя! Пока нами не увлеклась с пристрастием любознательная милиция, давай-ка лапки в охапки да и ходу отсюда. Вот так! – И он, пружиня на крепких руках, изящно скользнул в пустой квадрат окна.

Я за ним. Куда коза, туда и козлёнок.

– У нас ничего не увели? – охлопал себя Коляй.

– У меня ничего.

– А ты хорошо посмотрел?

– Сказал же.

– Странно даже…

По шпалам, потом по седым от пыли кривым и тесным проулкам с малорослыми в садах домами, там, там и там повитыми царским виноградом по верх окон, а то и по самое темечко красных черепичных крыш, правимся к центру города, справляясь про дорогу у встречных.

Шли мы с час, а может, за компанию и все два, только замечаю я, что с устали бредём мы все медленней, всё тяжелей, и чувствую я, явственно так чувствую, как с проголоди кишки у меня с лёгкими перепутались. Не до разбору, кто на кого рыкает, только эти рыканья беспрестанные, чистые тебе мотогонки под рубахой. Да что мотогонки! Как громыхнёт, как громыхнёт – искры из глаз горстями!

Вязанка посмеивался, посмеивался да ка-ак ахнет во всё горло:

– Кончай блистать, – толкаю его локтем в грудки. – Это у меня первый гром. А первый гром весною – признак наступающего тепла.

– Тепло нам не в беду. Только я знаю от тебя и другую примету: гром долго гремит – ненастье установится надолго.

Сказал он это, когда уже отсмеялся, сказал совсем серьёзно и в печали задержал на мне глаза.

– Не каркай, ворон чёрный.

А Вязанка и впрямь черней чёрта, перечернел на солнце, загорел так.

В молчании одолели проулка ещё два. Поглядывать поглядывали друг на дружку, а все так, без речей. Не тянулись больше его слова к моим словам.

Наконец я громко спросил:

– А ты есть хочешь?

На удивленье, он не расслышал:

– Чего?

– Ушки по утрам мой… Есть, говорю, хочешь?

– А кто не хочет? – заинтересовался Никола.

– А что будем?

– Что угоним.

– Ну-у… Я так не хочу.

– А как иначе, долговязик? Мандаринов тебе никто через забор не кинет. Моя правда.

– Правда, может, и твоя-то, а всё одно я…

– Заладил: не хочу да не хочу! Я-то что? Колхоз – дело доброволькое… Не хочешь, ну и не хочешь. Пустой курсак тебе судья! По мне, ешь тогда хоть плакаты о вкусной и здоровой пище. Да не забывай тщательно пережёвывать!

В городе впервые проводится неделя здоровой пищи. Вдоль и поперёк на улицах плакаты – как правильно питаться. Даже узнаешь, сколько калорий в одном кочане варёной кукурузы. Целый университет для голодного!

– Арматор, [15] Арматор (морское) – хозяин судна. – мягко взяв меня за локоть, вельможным тоном говорит Вязанка; театралить, выкобениваться он спец, – вы изволите пребывать на улице Молочной.

– Откуда вы взяли, почтенный наварх? [16] Наварх – командующий флотом у древних греков. – ломаюсь и я под его марку, показываю, что и для меня небесследно прошло чтение «запрещённых» морских книжек его отца, старого морского волка.

– Извольте поднять взор. "Пей молоко – будешь прыгать высоко". Бесподобно! А вот… "Мы поздравляем каждый дом, где угощают не водкой, а молоком". Но мы благоразумно воздержимся от поздравления. Очень жаль, что угощение ограничивается домом. Что ж не начать угощать и на улице? Что ж хорошему делу не дают размаха, простора?

Вязанка с такой укоризной смотрит на меня, будто именно я во всем том и виноват.

А это уже прямо лекция. На ходу не прочтёшь. Надо остановиться, что мы и делаем.

Товарищи! Луковая рубашка не отход. Настой из неё может оказать лечебный эффект при гипертонической болезни и атеросклерозе. Он благотворно влияет на работу сердца, обладает мочегонным действием и способствует удалению из организма излишков натрия и хлоридов.

– Видал – излишки! Да не у нас… В балласте мы…

– Почтенный, вы правы. У меня нет слов.

– А у меня на те излишки нет финансов ни луковки. Ни копейки!

– А у кого они есть?

– У печатника Монетного двора, например!

– И то, может, покуда печатает.

– Мда-а…

Послышались звуки, будто пронёсся мимо по булыжной мостовой невидимый тяжёлый танк.

– Ого! – покосился я на Вязанку. – У тебя в желудке свадьба, а в моём нет даже и помолвки.

– И сам помолчи, не возникай. Надоело с голодухи тали травить!

Кольча насупил брови, руки в карманах.

На секунду он оживает, в голос читает новый плакат про "жиры – хорошие поставщики некоторых противосклеротических веществ". Читает и фыркает.

– А подумать если, – философствую я с завистью, – в крыловские времена Бог был куда добрей. Даже вороне не забывал послать сыру.

– Ё-моё, конечно, – упавшим голосом соглашается Кокуня. – Раньше вот да! А теперь одно из двух. Или Бога нет, или у него вышел весь сыр. Проблема! На этой улочке нам ничто не светит, а от сатанинских глаз у барбосов, что покушаются из подворотен на наши штанишки, навар негуст. Чую, везде за заборными частыми пиками спеют гранд обеды, а никакая самая рассознательная мамзелька не потащит нас за стол. Бу спок, как в санях. Что делать? Этот настенный лирик и то знает, что делать!

Колюк злорадно ткнул указательным пальцем в нацарапанный гвоздём на стенке поражающий своей ясностью, конкретной целеустремлённостью стишок. Пошёл читать с подвывом. Как поэт:

– А мы ещё и не завтракали, – промямлил я.

Это напоминание подстёгивает Николу.

– Вот что, – говорит он. – Каждый сам себе велосипед. Куда хочу, туда и кручу. По мне, покрутили на базар, хоть в карманах и соловьи свищут. Сегодня базар богатый. Среда! Айда сразу во фруктовые ряды. Там я в айн момент из-под любого стоячего-ходячего подошвы вырежу. План такой. Выбираем ряд. Ты идёшь с одного конца, я с другого навстречу. Основательно пробуй – через сотню шагов ты сыт и нос в первосортном табаке.

– А ну схлопочем за виски да в тиски?

– Ух и беда… Сломит козёл голову по самую бороду – новая отрастёт!

"А что, не наладился ли Кокунчик от меня удрапать?" – подумал я и на базаре – базар роем гудел и кипел от людского множества – я ни на локоть не отходил от Вязанки, подряд у всех в ряду с усердием пробовавшего яблоки, груши, грецкие орехи.