Дмитрий Варюшенков - Одиночество вместе

Его начинало лихорадить. Он перенес пепельницу с балкона на кухню, и стал курить одну сигарету за другой, с силой выдыхая дым в прозрачные кухонные шторы. Ошарашенный, он не заметил, как машинально вскипятил чайник, налил полную кружку кипятка и отхлебнул. Небо моментально обварилось, облезло и заныло. Он тотчас выплюнул кипяток на пол и, не обращая внимания на боль, даже обрадовавшись ей, стал курить дальше, целенаправленно, яростно, затягиваясь по полсигареты, приканчивая одну и тут же поджигая в трясущихся пальцах следующую, пока не выкурил за пятнадцать минут почти целую пачку. Лихорадка переросла в крупный озноб, практически в судороги. Несколько раз он кидался к раковине, и его выворачивало. Он еще не завтракал, поэтому спазмы пустого желудка, которому нечего было отдать, были особенно изнуряющими.

– Заюнь, ну что там? – спросил Петр Иванович.

Они старались не смотреть на него. Людмила Ивановна скромно села на стул.

– Дальше проверять, что… пока ничего не понятно, – сердито вполголоса, чтобы не привлекать внимание соседей, проговорила Лидия Сергеевна, изобразив крайнее недовольство. Она стала копаться в спортивной сумке, достала оттуда пачку подгузников, чтобы переодевать мужа.

– Что может быть непонятно? – раздражился в свою очередь Петр Иванович, также вполголоса. – Опухоль, которую нужно как можно скорее удалять! Что еще проверять?

– Все проверять, Петя, весь организм… Все то, что ты отказывался делать эти годы. И опухоль твою тоже проверять, еще раз…

– Так поехали в Институт позвоночника, пусть там и проверяют!

– Какой тебе Институт позвоночника! Засвербило, услышал! Так тебя туда и взяли с улицы! Направление нужно.

– Что за направление? Откуда?

– Отсюда – откуда. Оттуда, где тебе диагноз поставили первичный. Справка, что тебя обследовали и рекомендовали именно туда… просто так никто тебя не возьмет. Размечтался.

– Ну хорошо. И сколько-же здесь лежать?

– Сколько скажут, столько и будем лежать! – вспыхнула Лидия Сергеевна. – Около недели… я пока за это время узнаю про Институт, съезжу.

– Неделю! – подпрыгнул на своей койке Петр Иванович. – Они что тут, совсем с ума посходили! Что можно проверять целую неделю!

Дотошность мужа, его капризы, необходимость лавировать между его вопросами и при этом не сорваться, не разрыдаться навзрыд, не завопить в голос… это было невыносимо. Нужно было спровоцировать небольшую ссору, чтобы какое-то время не разговаривать, дать себе передышку.

– Вообще – скажи спасибо, что тебя здесь согласились проверять! Отправили бы домой, и сидел бы, ждал… Посмотрите-ка на него, барин нашелся: там ему не так, здесь не годится! Неизвестно еще, сколько это стоило бы в твоем Институте. Все! Сказано – здесь, значит, здесь.

Петр Иванович замолк, видя взвинченное состояние жены. У сестры Людмилы он ничего спрашивать не хотел. Лидия Сергеевна молча вынесла бутылку с мочой, поменяла мужу подгузник, отметив, что стула не было, лишь беловатая слизь. Людмила Ивановна вышла в коридор, чтобы не смущать брата, и вернулась, когда Лидия Сергеевна закончила и позвала ее.

– Есть будешь? – все еще недовольно спросила у Петра Ивановича Лидия Сергеевна. Петр Иванович отрицательно махнул головой. Лидия Сергеевна села на стул, исподволь поглядывая на мужа. Петр Иванович обиженно смотрел в потолок. В палате воцарилась тишина.

Месяц, не больше. Так сказала врач. Лидия Сергеевна была раздавлена этим сроком, втоптана в грязь, как червяк. Время, которое всегда шло вперед, щедро прибавляя секунду к секунде, складывая их в минуты, часы, дни, годы, вдруг повернулось вспять и стало вычитать, красть эти сделавшиеся драгоценными секунды, от нынешнего момента к тому, который произойдет через месяц. Обратный отсчет, так это называют. Сколько в месяце секунд?

Она смотрела на мужа.

Вот он – лежит, дышит, надеется, строит планы, по-детски обижен. А через месяц его не будет. Он исчезнет, испарится, как дымка, словно его и не было никогда, и она останется одна, доживать. Тридцать два года вместе, и вдруг одна. Навсегда одна. В ее возрасте это определенно точно, да она и представить себе не может кого-то рядом, кроме него, с кем прошла рука об руку все, что только можно было пройти, целую жизнь.

Она смотрела на мужа, а время шло вспять.

Последние годы… тихое счастье, благополучие. Счастье по разным комнатам, против которого так неистово протестовала неугомонная натура Лидии Сергеевны, жаждущая событий, движения, развития. Муж говорил ей: для меня самое важное – знать, что ты здесь, рядом, за стенкой, или на своей половине кровати, или на своем конце обеденного стола. Бывало, когда она просыпалась, первое, что видела, – его глаза, смотрящие пристально, ласково, изучающе. Он просто лежал и смотрел на нее, любовался. Как же ее всегда раздражало это! А ведь именно это и было счастье, вдруг отчетливо поняла она. Ее личное счастье, ее смысл жизни, сокровенная ценность, принадлежащая только ей и ему, им. Редкие поездки вдвоем в теплые края, лежанье круглые сутки под шезлонгами, как амебы, полный пансион. Это и было их счастье. А раньше – достижение целей, упорная работа, воспитание ребенка, машины, квартиры, деньги; судорожно отрывались куски жизненных благ, старательно волоклись в дом, в закрома. Друзья, развеселые застолья по квартирам с майонезными салатами, жареной курицей, с водкой для мужчин и шампанским для них, хохотушек-жен. Совместная с друзьями аренда дач на лето, чтобы вывозить детей, где-нибудь в вечно дождливых пригородах Питера, на берегу холодного Финского залива. И это тоже было счастьем. А еще раньше – институт, молодость, нищета до полуголодных обмороков, общага, коммуналка, студенческие пирушки, любовь, дикий секс везде, где только застанет неудержимая страсть. Покорение Ленинграда, куда оба приехали с периферии, он – из Архангельска, она вообще из Казахстана. Освоение покоренного Ленинграда, приютившего их под своим прохладным северным крылом. Это была их жизнь, их история.

Еще вчера, еще час назад все это принадлежало им. Казалось, все по плечу, ничто не испугает, они смело смотрели в глаза любому, даже и самой судьбе. У них было все, и всего этого они достигли вместе. У них было прошлое, настоящее, будущее.

А теперь был только рак. Судьба, которой они так смело смотрели в глаза, сыграла с ними злую шутку. Она обесценила, обнулила их достижения, лишив самого важного – жизни, возможности продолжать жить, дав лишь мизерные крохи времени на сборы и прощания. Произошел дефолт, банкротство, конфискация, без возможности переиграть, умолить, откупиться. Судьба в одно мгновение раскидала возведенные из детских кубиков башни. Этот искуснейший конвоир с непревзойденным профессионализмом этапировал их в разряд каторжников, закованных в кандалы, бесправных, не имеющих впереди ничего, кроме скорби и мучений, а позади – лишь изорванные горькие воспоминания, превращенные в перегнивший тлен, каждое из которых будет рвать душу и требовать забыть, отпустить, простить.