Кира Мюррей - Алекситимия

– Мы можем разобрать машинку, – предложил Даниил, как будто опасливо, отходя назад, – я покажу.

Пока мальчик отвлекся, Даниил схватил машинку, загораясь интересом и увлеченностью. Его зеленые глаза вспыхнули сапфирами, а четкие бровки приподнялись – у него всегда было такое лицо, когда он чем-то увлекался. А такое было не раз, пусть он был и немного апатичным, бывало, что его начинали интересовать совершенно различные вещи. Особенно у него вызывал интерес узнать, что же находиться внутри или как что-то работает.

Он разобрал и сломал часы, что стояли на тумбе в комнате Иры и Пантелея, но не получил порицания. Его родители считали, что нельзя наказывать любознательность. Он не играл с мягкими игрушками, как множество детей. Не спал с ними, не давал им имена, не представлял, что это его друзья, с которыми он устраивает чаепитие.

«Они же неживые», – искренне непонимающе говорил Даниил, на вопросы Иры, почему тот не играет с очередным мишкой или пингвинчиком.

Он с поразительной проницательностью отвечал, что игрушкам не больно, потому что они не живые, когда Ира спрашивала, в очередной раз, почему он порвал мягкую игрушку и сделал ей больно. Ему было интересно, что внутри, почему они мягкие, как они устроены.

Где-то несколько недель он разрывал все игрушки, препарируя их подобно хирургу, такой же сосредоточенный и увлеченный. А после его интерес к этому стих и он игнорировал всевозможных плюшевых мишек и зайчиков, как будто убедился, что внутри они все одинаковые.

Мальчишка не успел и слова сказал, как Даниил с поразительной ловкостью надавил на стык машинки и та хрустнув разделилась на две части, ровно посередине.

Несколько секунд мальчик молчал, а потом, как могут только дети, пронзительно заплакал. Крупные слезы катились по его грязному лицу, оставляя светлые, чистые полосы. Казалось, он не плакал вовсе, а просто верещал.

Крикнув: «ты плохой», он бросил в лицо Даниила жменю песка и вытирая лицо грязными кулачками побежал к маме, врезавшись в неё, обхватил за талию, обнимая, все так же плача. Непонятно нудя о мальчике, который сломал его машинку.

Даниил плюхнулся на землю, уронив куски машинки и прижал ладони к лицу, пальцами надавливая на глаза. Ира подбежала к нему, тут же присев у своего ребенка на корточки и положила ладонь ему между лопаток, обеспокоенно пытаясь заглянуть ему в лицо. Но мальчишка тер и давил на глаза, а слезы катились по лицу, казалось, без его ведома.

– Глаза болят, – всхлипнул мальчик.

– Пошли домой, малыш, – погладив его по плечу, сказала Ира, дрожащим голосом, – мы промоем их водичкой и они не будут болеть.

Даниил кивнул и Ира подняла его на руки, прижимая своего ребенка к груди. В её горле был ком от мысли, что это её вина, что её ребенок теперь плачет. Не скажи она ему, чтобы он подошел к тому мальчишке, позволь она ему делать, что ему нравится, никто не кинул бы в лицо её мальчика песок.

Чувство вины давило на неё грузом, который хотелось разделить с кем-то. Глядя на то, как её сын смешно отплевывается от воды, хихикая и игриво отбивается от её рук её чувство вины становилось лишь сильнее и ей хотелось расцеловать Даниила в щеки, крепко прижав к груди.

Но её беспокойство не проходило, ей нужно было поговорить с кем-то по поводу социализации Даниила. Сказать о своих опасениях из-за того, что, казалось, Даниил слишком сильно отличался от остальных детей. От того, она ждала до позднего вечера, когда Пантелей вернётся с работы. Она смотрела неосмысленным взглядом какой-то фильм, который показывали по телевизору. Ира практически не слышала, о чем говорят герои, сделав звук как можно тише, чтобы не разбудить Даниила, которого уложила спать несколько часов назад.

Пантелей был полицейским от того часто задерживался на работе и Ира смирилась с этим. У них была молчаливая договоренность, что если он не приходит к определенному времени то Ира идет спать, а не дожидается его, пытаясь не уснуть.

Она всегда просыпается на несколько секунд, когда он возвращается и ложиться в их постель, обнимая её сзади. Перед этим, он всегда заходит в комнату Даниила, глядя на спящего сына. Иногда он приглаживает мягкие, темные волосики сына, от чего мальчишка забавно морщится и ворочается, утыкаясь носом в подушку, как будто пытается уйти от прикосновения.

Заскрипела входная дверь и ключи негромко цокнули, когда Пантелей положил их на тумбу. Уже было поздно и он старался не шуметь, полагая, что жена и сын уже спят. От того, когда он увидел Иру на диване, подтянувшую к себе ноги, он на секунду замер удивленный, а после слегка взволновано нахмурился, думая самое худшее.

– Что случилось? – спросил мужчина подходя к девушке.

Она негромко заговорила, рассказывая о своих беспокойствах, что были пронизаны виной из-за сегодняшний случай.

– Послушай, – присев на корточки перед женой и взяв её руки в свои, сказал Пантелей, глядя в её глаза, – с ним все нормально. Он просто очень умный мальчик, потому ему скучно со сверстниками. Он пойдет в школу и все наладится. Он найдет друзей.

– Наверное, ты прав.

***

На переменах было шумно, слишком шумно. Дети бегали по коридорам, играя в догонялки или ещё какие игры, девчонки пищали и кричали, находя это забавным, а мальчишки громко смеялись или переругивались между собой.

Учителя постоянно ловили бегунов за шиворот и едва не оттягивали за уши, угрожая отвести к директору. Но те, как только их отпускали тут же начинали бегать опять. Самые трусливые проходили метров десять и уже потом начинали бежать, как будто это уменьшало вину или демонстрировало, что на самом деле он послушался учителя. Некоторые ждали пока дежурный учитель отвернётся.

Даниил не находил ничего интересного в беготне по коридору. Ему, как и его одноклассникам было двенадцать, но он был едва ли не единственным в классе среди мальчишек, который не бегал на переменах. Впрочем, его и не приглашали поучаствовать.

У него было такое чувство, что он был единственным в школе, кто ждал, когда закончится перемена из-за непрекращающегося шума, от которого ему казалось у него в черепной коробке взрываются маленькие петарды, которые обожали бросать под ноги его одноклассники.

Те находили забавным забрасывать всех этими громкими игрушками. А после они разбегались во все стороны, подобно тараканам, чтобы их не поймали и не оттаскали за уши.

Они часто бросали Даниилу под ноги петарды. Однажды он едва на неё не наступил. У него начинало звенеть в ушах, а все тело пробивала крупная дрожь. Казалось, каждая мышца его тела содрогалась.

Он обнимал себя за плечи, опуская голову, пряча лицо и крепко зажмуривая глаза, как будто пытался сжаться в один маленький атом. Ему нравилось представлять, что он может сжаться в один, невероятно плотный атом, такой, который был до Большого Взрыва.