Хэзер Уэббер - Полночь в кафе «Черный дрозд»

– Не торопитесь. – Обин подвинул ко мне стакан. – Чай сам себя не выпьет, а вас, несомненно, мучает жажда.

И правда, я могла бы сейчас осушить целый галлон, и то было бы мало.

– Спасибо. – Я отхлебнула напиток и пришла в восхищение. – Потрясающе! Он ежевичный?

– Да. Я месяц разрабатывал рецепт.

– Оно того стоило. – Я снова пригубила чай, пытаясь распознать состав. – Сюда добавили мед?

– Да, мэм. Но знаете, что делает напиток оригинальным? – Он понизил голос и наклонился вперед. – Гранатовый сироп!

Я опять глотнула из стакана и на этот раз уловила привкус граната.

– Изумительно! Ни за что бы не догадалась добавлять его в чай.

– Сироп я варю сам. В саду растет несколько гранатовых деревьев. Здесь, среди лесов, привыкаешь обходиться тем, что под рукой. – Он вытащил из кармана палочку и опять начал ее жевать – видимо, по привычке.

Только теперь я увидела, что это веточка ликвидамбара. По уверениям Зи, она очень полезна для зубов.

– Мне следовало прийти к вам с ручкой и блокнотом. Я бы с удовольствием внесла такой чай в меню кафе.

– Значит, теперь вы там работаете?

– Да, временно. Скоро я уезжаю в Массачусетс учиться на врача.

– На врача? Да что вы говорите? – ничуть не удивившись, протянул Обин и пытливо посмотрел на меня поверх поднесенного к губам стакана. – У вас мамины глаза. Такой же необыкновенный ярко-зеленый цвет.

– Вы знали мою маму?

Отвернувшись, Обин стал сосредоточенно следить за резвящейся на лужайке Руби.

– Давно. И вашего папу тоже. Вы очень похожи на Эджея.

Я крепко стиснула холодный стакан. Моим родителям, будь они живы, в этом году исполнилось бы по сорок четыре. Скорее всего, Обин – их ровесник.

– Вы часто общались?

– Мы с Эджеем росли вместе. Когда он начал встречаться с Иден, мы иногда ходили куда-нибудь втроем.

– Значит, вы дружили?

Хорошо бы найти кого-то, кроме Линденов, кто мог бы побольше рассказать о моих родителях. Я так хочу понять, какими они были…

– Что такое дружба? – продолжая наблюдать за Руби и поглаживая поврежденную ногу, пробормотал Обин.

В его взгляде промелькнула боль, но выяснять, что ее вызвало – горькие воспоминания или полученная в аварии травма, – я не решилась.

Сердце сиротливо заныло от тоски и одиночества. Я отставила стакан.

– Мне пора. Спасибо за чай.

Поднявшись, Обин проводил меня к выходу и распахнул дверь. Я уже спустилась по ступенькам, когда он вдруг окликнул:

– Анна-Кейт!

Я обернулась. Обин стоял на террасе, опираясь на трость. На его лице лежала печать грусти и сожаления. В груди опять защемило.

– Вы… вы с мамой жили счастливо?

Я не стала вдаваться в подробности, но голос предательски дрогнул, выдавая истинные чувства:

– Что такое счастье, мистер Павежо?

– Некоторые не хотят даже пробовать пирог «Черный дрозд». – Саммер Павежо заправила за ухо прядь волос. – Мой папа, например. Он утверждает, что прошлое лучше оставлять в прошлом.

Мельком отметив, что ее пальцы перепачканы ежевичным соком, журналист уточнил:

– Но вы так не считаете?

Саммер посмотрела в окно на горы, словно вглядываясь во что-то, видимое лишь ей одной.

– Не считаю. Просто я нахожу в прошлом утешение, а папа – только боль.

Журналист надел на ручку колпачок.

– Почему?

Саммер резко повернула голову.

– Вы, кажется, пишете статью о черных дроздах?

– Простите, я слишком увлекся, – улыбнулся журналист.

Девушка кивнула.

– Да, в Уиклоу есть что-то такое: увлечет и потом не отпустит.

После встречи с Анной-Кейт я поспешила домой, однако родители, к моему удивлению, еще не вернулись. Уже больше семи, а задерживаться допоздна не в их правилах, значит, скоро появятся. По вечерам родители любят посидеть в патио, полакомиться десертом и выпить коктейль. Это своего рода церемониал, столь же незыблемый, как закат солнца.

Олли давно пора спать, но я решила дождаться родителей. Не терпится поговорить об Анне-Кейт. Когда они узнали о ее существовании? Судя по тому, как странно мама сегодня себя вела, – недавно. Теперь понятно, почему она вертелась около кафе: хотела увидеть Анну-Кейт. А меня, по обыкновению, предпочла держать в полном неведении. Неудивительно: мама вечно скрывает все важные дела и события, чтобы оградить меня от опасностей и огорчений. Я за ней как за каменной стеной… сказать точнее, в надежной темнице. Осознает ли мама, насколько угнетает меня своей заботой? Вряд ли. Ведь главное для нее – чтобы мне ничего не угрожало.

Замечательно, что у нее появилась внучка моих лет! Надеюсь, Анна-Кейт хотя бы частично оттянет мамино внимание на себя.

В детстве я с трудом находила друзей, потому что каждого из них сначала должна была одобрить Сили Эрл Линден. Я избегала дружеских отношений, чтобы не краснеть, объясняя приятелям, почему не смогу зайти к ним в гости. Ни сегодня, ни когда бы то ни было.

Прошло уже больше двух часов с тех пор, как мы с Олли возвратились с прогулки. За это время я успела накормить и искупать дочку, поиграть с ней в кубики и машинки. А теперь, устроившись на диване, читала ей вслух, отслеживая, не зажегся ли свет в доме родителей. Или, как я раньше называла его, «в казенном доме»: всегда ощущала себя там как в тюрьме.

Олли склонила головку мне на грудь. Я погладила ее по мягким, шелковистым волосикам, вдохнула сладкий аромат детского шампуня. Обожаю вот так по вечерам отдыхать вместе с дочкой, нежной и сонной.

Убаюканная моим тихим голосом, Олли прикрыла глазки. Я залюбовалась своей чудесной дочуркой. Меня умиляла ее младенческая невинность и умение простодушно радоваться жизни.

Я обняла малышку, чувствуя, как бьется ее крохотное сердечко, и дочка еще теснее прижалась ко мне. На ней была мальчишеская пижама, разрисованная экскаваторами, тракторами и самосвалами. Олли, в последнее время предпочитавшая играть со всевозможными машинками, сама углядела ее в магазине и пришла в такой бурный восторг, что я не устояла, хотя с деньгами у нас туго. Но я не совсем спятила, чтобы позволить себе бессмысленное расточительство, поэтому выбрала размер побольше, на вырост.

Мне в детстве никогда бы такую не подарили. Лет до тринадцати я была вынуждена спать в хлопковых ночных рубашках с рюшами, фестонами и вышитыми инициалами. Мне не разрешали носить одежду с изображениями забавных котят, диснеевских принцесс и героев из мультфильмов. И боже упаси, если бы я надела что-то предназначенное для мальчиков! Мама, видимо, считала, что за такой страшный грех ее тут же поразит гром небесный.

Олли сморил сон. Я закрыла книгу и, тихонько отложив ее в сторону, взяла дочурку на руки, прислонилась щекой к ее волосам. В такие моменты я часто думаю о Мэтте. Олли было всего несколько месяцев, когда его не стало. Никак не могу смириться с тем, что он не увидит, как растет наша дочь. Пусть даже это был его собственный выбор.