Ирина Чайковская - Возвратная горячка

Можно ли переселиться в другой век? Человечество об этом мечтало – и отражением этой мечты служат все истории о «машине времени», могущей перенести нас как в прошлое, так и в будущее. Насчет будущего не знаю, фантасты каким-то чудесным образом пытаются его воссоздать, но у них очень мало «строительного материала», исключительно фантазия.

Что до прошлого, то его выстроить проще. О нем мы знаем гораздо больше, и наши путеводители в прошлое, заменяющие машину времени, – книги. И не только художественная литература, но и письма, дневники, воспоминания… Они помогают реконструировать какой-то времено́й отрезок, скажем, в веке XIX-м. Если у тебя, к тому же, хорошее воображение и ты способна домыслить то, что стоит за строчкой письма или стихотворения, то можно попробовать воссоздать бытие тех, кто тогда жил.

С некоторых пор я как раз и занялась таким воссозданием – начала писать рассказы о русских писателях XIX века – Тургеневе, Некрасове, Герцене, Белинском…

Мой первый рассказ из этого цикла – «Старый муж» – был посвящен Пушкину. И даже не совсем ему. Героиней рассказа выступает его жена Наталья Николаевна Пушкина, и уже из ее признаний тетушке Наталье Кирилловне мы узнаем что-то о преддуэльной ситуации в семье поэта и о нем самом.

Дальше я, как говорится, вошла во вкус. Так получилось, что, работая над большой статьей о Тургеневе и читая его переписку, я очень быстро написала рассказ «Безумный Тургель», где попыталась рассказать о непростом периоде жизни писателя – приезде в Россию в 1864 году в связи с обвинением в связях «с лондонскими пропагандистами» (Герцен, Огарев, Бакунин).

В рассказе, естественно, была и лирическая тема и очень дорогой мне кусочек «гадания» в берлинской кофейне, целиком мною придуманный… и однако и тогда мне казалось, кажется и сейчас, что все именно так и было.

Нужно сказать, что это ощущение, что все именно так и было, меня не покидает и в связи с другими моими героями – Авдотьей Панаевой, Виссарионом, а для друзей – Висяшей – Белинским, Павлом Анненковым…

Кстати, о последнем. Он наименее известен из моих героев, хотя вклад его в историю литературы, в частности в пушкиноведение огромен. Кроме того, что он был первым составителем и редактором Первого собрания сочинений Пушкина, он умудрился быть свидетелем многих значительных событий российской истории – в молодости в Риме записывал под диктовку Гоголя поэму «Мертвые души», в 1847 году сопровождал умирающего Белинского на силезские воды и присутствовал при сочинении исторического «Письма Гоголю», в 1855 году, по приглашению самого диссертанта, слушал в Петербургском университете защиту магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» Николая Чернышевского, был связан с герценовским «Колоколом», вел многолетнюю переписку с Тургеневым и входил в его ближний круг… Но рассказ не только об этом.

Читая письма Павла Анненкова, при всем его нежелании рассказывать кому бы то ни было о своей личной жизни, я увидела, какую роль играла для него поздняя женитьба на Глафире Ракович. А вирусная инфекция, которой заболела Глафира Александровна по возвращении пары в Петербург из заграничного путешествия, показалась мне очень похожей на сегодняшний коронавирус. Дальше – больше.

Вдумываясь в события тех лет – а это была великая эпоха отмены крепостного права – я увидела в ней много сходного с сегодняшними событиями в России. Лучшие люди России – Анненков, Белинский, Герцен, Тургенев, Некрасов, Чернышевский – по-разному представляли себе судьбу страны и вели себя по-разному. И как много было в их поведении и рассуждениях общего с тем, что мы видим и слышим сегодня.

Когда-то мои первые рассказы о писателях «Старый муж» и «Безумный Тургель» я послала «на погляд» замечательному актеру Михаилу Козакову и прекрасному критику Станиславу Рассадину (увы, нет сейчас ни того, ни другого). Михаил Козаков, знаток и великолепный чтец пушкинских стихов, особенно похвалил рассказ «Старый муж», заметив, что я очень точно передала то, что тогда происходило. Станислав Рассадин, наоборот, выделил «Тургеля», сказав, что он более динамичен.

Теперь, дорогие читатели, отдаю эти и прочие рассказы на ваш суд.

Ваша

Болезнь называлась «возвратная горячка». Ранней весной 1865 года ею заболела жена Павла Васильевича Анненкова – Глафира. Пользовал ее сам доктор Боткин, незадолго до того открывший эту болезнь, ранее не различаемую от тифа, указавший на ее эпидемию в Петербурге и описавший в своем только что появившемся «Эпидемическом листке».

Шел десятый день болезни, доктор Боткин, приезжавший ежедневно к вечеру, по окончании работы в клинике Шипулинского, отошел от постели больной и направился к супругу, с помертвелым лицом ожидавшему его в дверях жениной комнаты. Подхватив обширного телом Анненкова под руку, врач повлек его на диван в гостиной. – Как она, Сергей Петрович? – губы Анненкова дрожали. – Не скажу, что все кончилось, сказал врач, снимая очки и протирая их суконной тряпицей, – но улучшение определённо есть… и даже, – он помедлил, словно взвешивая, говорить или не говорить, – и даже, я бы сказал, наступил перелом. Температура спала, больная не бредит, головные боли ее больше не мучат. Он помолчал. Супруг стоял ни жив, ни мертв. – Что осталось? – сам себя спросил врач, и сам себе ответил. – Слабость. Не может открыть глаз. Поднять руку… Но я назову вам верное средство, – он повторил, – верное средство, – и пристально взглянул на Анненкова, внимавшего ему с полуоткрытым ртом. – Хотите узнать какое? И он громко и отчетливо произнес: «Куриный бульон. Крепкий куриный бульон. Прикажите кухарке готовить каждый день, чтобы свежий. Ну и вообще… кормите супругу, Павел Васильевич, – исхудала.

Анненков, измучившийся за эти дни и сбившийся с ног, просиял, расплылся в улыбке, захватившей все его широкое крупноносое лицо, в глазах проступили слезы: – Спасибо, Сережа! Ты, право, волшебник. Ты, это, оставайся, пообедаем вместе. Выпьем за здоровье больной.

– И рад бы, Павел Васильевич, да дома жена на сносях, с обедом поджидает.

– Когда думает рожать?

– Да месяца через два. Уже и имя придумали – Эжен, то бишь Евгеша. [1] Евгений Боткин (1865–1918) вырос, стал, как и отец, врачом, служил лейб-медиком у Николая II и его семьи. Расстрелян вместе с царской семьей в Ипатьевском доме. Посмертно причислен к лику святых страстотерпцев.