Владимир Дяченко - Бегемот

– Сергей, – сказала Мальвина, остановившись перед Сергеем Петровичем, и на её лице Сергей Петрович увидел какое-то странное волнение, какого он за всю свою жизнь ни на одном лице прежде не видел: Мальвина то ли собиралась рассмеяться, то ли заплакать. – Сергей, давайте я вас подвезу.

– Да нет, спасибо… Мне недалеко… Зачем же? – пробормотал Сергей Петрович, глядя на ружьё.

– Пожалуйста, давайте я вас подвезу… Пожалуйста… Сережа, я приехала, чтобы вернуть вам ружьё, то есть не вернуть, а возместить ущерб, который я вам принесла. Ваше ружьё я выбросила с моста в речку. Понимаете, я так тогда боялась, что вы снова захотите попробовать ещё раз застрелиться… Вот я и выбросила его… Вот, возьмите… Это вам… – она подала Сергею Петровичу ружьё.

Сергей Петрович взял из рук Мальвины потрёпанное жизнью ружьецо с ореховым, словно маслянистым, ложем, с чёрными, как-то особенно ладно сработанными стволами.

– Это ружьё моего отца, – сказала Мальвина. – Он подарил мне его, когда я училась в институте. А теперь я хочу, чтобы оно было твоим, Сережа. У меня и документы на него есть.

– Джеймс Перде и сыновья, – прочитал вслух Сергей Петрович надпись на колодке».

Рассказчик помолчал и продолжил: «Он стал её любовником…» Рассказчик так осторожно сказал это: «Он стал её любовником…», так обтекаемы были эти его «он» и «её», что Сергей Петрович вздрогнул, ему вдруг показалось, что Лилечка уже не спит. Сергей Петрович осторожно скосил глаза на жену. Разглядев в темноте её спящее лицо, он стал думать, отчего же рассказчик так осторожно сказал, если Лилечка спит и не слышит этих его слов: «Он стал её любовником…». Рассказчик, подумал Сергей Петрович, вполне мог сказать и так: «Сергей Петрович Жилин, учитель труда и домоводства, стал любовником Мальвины Амвросьевны Кувшинниковой, в девичестве Кузнецовой, генеральской дочери, а ныне жены олимпийского чемпиона и миллионщика из новых, самого Кувшинникова…» Да, он вполне мог бы начать именно так. А мог бы и так: «Она стала его любовницей», а ещё лучше так: «они стали любовниками», – перебирал слова Сергей Петрович.

Рассказчик то ли обиженно, то ли задумчиво молчал, словно ожидая, пока Сергей Петрович передумает свои мысли. Затем рассказчик откашлялся и заговорил:

«Нн-да… Ну, так вот… Э-э-э… Да, он стал её любовником… И спустя десять лет Сергей Петрович Жилин узнал, что генеральская дочка Мальвина Кузнецова приходила в общежитие на день рождения Веры Ройфэ с твёрдым намерением признаться ему в любви. И если бы Лилечка тогда ей не помешала, то, может быть, она на это окончательно тогда и решилась. Мальвина рассказала ему, что она с тех пор всё время помнила о нём и как она тогда испугалась, когда увидела Сергея Петровича на открытии бассейна, куда она была приглашена вместе с мужем.

Мальвина рассказала ему и о том, как она, проведав мужа в больнице и уже выезжая из Н., узнала в заснеженном человеке, стоявшем на обочине дороги, Сергея Петровича. Как она хотела вернуться к нему, и даже обязательно бы вернулась, но, увидев, что он уже забрался в кузов грузовика, долго ехала вслед за грузовиком и смотрела, как он всё кутался в огромный тулуп, и как, почувствовав что-то неладное, пошла вслед за ним в лес. Рассказала и о том, что она всё собиралась приехать в Н. и всё никак не могла придумать повод к встрече, а когда додумалась до ружья, то тут же и приехала.

Сам Сергей Петрович по многу раз рассказывал Мальвине о Любе Довостребования, о том, почему он тогда оказался в лесу, и она внимательно слушала его, улыбаясь усталой и счастливой улыбкой.

Если бы Сергей Петрович мог наблюдать за собой со стороны, он бы удивился, увидев, как быстро Мальвина Кузнецова преобразила угрюмого, отравленного мыслью о нечестном возвышении жены, человека, который уже и не верил в то, что в его жизни хоть что-нибудь перемениться к лучшему, в того Сережу Жилина, с которым она когда-то танцевала в общежитии. В его глазах появился какой-то особенный блеск, по которому можно безошибочно узнать человека, которого только и ждёт в свои объятия жизнь, чтобы расцеловать и приласкать.

Если бы Сергей Петрович не был в это время так увлечён своей вдруг начавшейся новой тайной жизнью, он вполне мог заметить новые искорки в глазах директрисы Анжелики Александровны: искорки, которые звали его к перемирию. Надо сказать, что Сергей Петрович так и не извинился перед Анжеликой Александровной за свою «дуру», потому что ждал, что она первой перед ним извиниться за то, что играла с ним в кошки-мышки, а не напрямую сказала о том, что ей было известно. А с Любой Довостребования, которая после третьей четверти уехала «худеть ради него» в какой-то «специальный санаторий», он так и не простился.

Со школьницами у Сергея Петровича тоже вдруг сложились новые отношения – он уже не краснел и не опускал глаза под пристальным взглядом своих учениц, а в ответ им даже сам подмигивал, а бывало, что скраивал иногда такие рожи, что ученицы сами краснели и опускали глаза, а некоторые так и вовсе пулей вылетали из класса…»

Рассказчик замолчал. Сергей Петрович услышал или, скорее, даже почувствовал, что рассказчик улыбнулся. Улыбнулся в темноте улыбке рассказчика и сам Сергей Петрович. Он даже с удовольствием улыбнулся его улыбке, потому что догадался, о чём речь пойдёт дальше. Сергей Петрович даже тихонько засмеялся в темноте от удовольствия, но, испугавшись, что своим смехом разбудит жену, замолчал. Рассказчик же, выдержав паузу, ещё несколько раз улыбнулся и заговорил:

«Нн-да… Так вот… Однажды Мальвина Кувшинникова призналась Сергею Петровичу и, как она сама сказала, «призналась как о чём-то стыдном» в том, что она пишет роман. Да-да, пишет самый настоящий роман страниц эдак в триста, и называется этот её роман «Правдивая история вертоградаря Ю»… Нн-да… Такое вот было у него название…

Теперь на своих свиданиях Сергей Петрович и Мальвина вслух читали друг другу главу за главой, и Сергей Петрович так увлёкся романом Мальвины, что целыми днями только о нём и думал. Они спорили до сипоты, ругались, мирились, и даже и представить теперь уже было нельзя, чем бы они занимались на своих свиданиях, если бы не этот роман… – рассказчик тихонько засмеялся. – Нн-да… Не могу умолчать и о самом романе… Даже, кажется, никак нельзя мне его обойти и пусть, хоть и вкратце, а придётся-таки его пересказать…»

Сергей Петрович приготовился слушать.

Рассказчик шутливо откашлялся и пробормотал:

«Начнём, пожалуй, с самого начала… Нн-да… А начинался роман – вот именно с этих слов… – рассказчик ещё раз откашлялся, на этот раз уже, кажется, не шутливо, и громко, и отчётливо продолжил: