Владимир Дяченко - Бегемот

К Сергею Петровичу и Лилечке школьники пытались приклеить самые разные прозвища, но все они были словно одолжённые, словно снятые с чужого плеча: например, фамилию Сергея Петровича – Жилин, – переделали в Жилу, а Сергея Петровича и Лиличку вместе называли и Две Жилы, и Жила Первая и Жила Вторая, и Жила Большая и Жила Маленькая, и даже Жил и Жила.

Но потом, вопреки всем ожиданиям Лилечки (а по её мнению прозвище должно было быть коротким и удобным в употреблении) и тогда, когда уже казалось, что они так и останутся до конца школьных дней своих просто Сергеем Петровичем и Лилией Феоктистовной, к ним вдруг намертво пристали неожиданные и даже странные прозвища. Дело в том, что и Сергей Петрович и Лилечка на уроках часто рассказывали своим ученикам о своей студенческой, а то, для примера, и семейной жизни. И сами того не замечая, говорили друг о друге чаще и больше, чем это, видимо, допускал строгий устав школьного племени; слишком уж часто они повторяли «моя жена Лилечка» и «мой муж Сергей Петрович». Первые и не совсем удачные изыскания учеников вылились в то, что Сергея Петровича стали называть Лилией Феоктистовной и даже просто Лиличкой, а Лилию Феоктистовну – Сергеем Петровичем. Однако пытливая школьная мысль на этом не остановилась, а остановилась на следующем: вскоре все, и даже за глаза учителя, стали называть Сергея Петровича «Мояженалилечка», а Лилию Феоктистовну «Моймужсергейпетрович».

Теперь можно было и в учительской, и в укромных уголках школьного двора, где тайком курили старшеклассники, и в классной тишине услышать: «А Моймужсергейпетрович сказала…» или (это одна восьмиклассница, вздыхая, шептала другой, задумавшись над контрольной): «Мояженалилечка совсем на меня внимания не обращает… А я, кажется, в него влюбилась…»

И ученики, и учителя никогда не путались, называя Сергея Петровича Моейженойлиличкой, а Лилию Феоктистовну Моимужемсергеемпетровичем, а вот родители бывали поначалу весьма озадачены, когда их дети рассказывали им об учительнице русского языка и литературы по имени Моймужсергейпетрович и об учителе биологии по имени Мояженалилечка.

Когда об этих своих прозвищах узнали Сергей Петрович и Лилечка, они были приятно удивлены друг другом и даже иногда сами в шутку стали называть так друг друга; как они сами говорили, «лучше уж быть Моейженойлиличкой, чем Гомотетием и Моиммужемсергеемпетровичем, чем Парашей…»

Заканчивая описание первого учебного года, надо сказать, что Сергей Петрович в школе прижился легко, Лилечка же иногда даже плакала в учительской и говорила мужу сквозь слёзы, протирая вышитым платочком свои запотевшие очки: «Сережа, я не знаю, что мне делать, я не могу справиться с этими неразумными хазарами… Да, Сережа, я согласна, да, скифы мы, да азиаты мы, но не до такой же степени! Я ведь в конце концов, не цербер, я учитель…». Сергей Петрович, как мог, утешал Лиличку, готовил ей в учительской сладкий чай, давал дельные советы. Самые же отъявленные хулиганы, с которыми Лилечка не могла справиться сама, после того как с ними один на один, «по-мужски, серьёзно», поговорил Сергей Петрович, стали, как сказала Лилечка, «скромнее в своих желаньях».

Так что первый учебный год закончился вполне благополучно: Лилечка больше в учительской не плакала…

Следующий учебный год начался беспокойно, вся школа была взбудоражена – завуч, учительница английского языка, старейший работник школы Серафима Бенционовна Голенькая уходила на пенсию.

Казалось бы, что лучшего объекта для «устного школьного творчества», чем фамилия старейшего работника школы и быть не может. Но почему-то и теперь, как и много лет назад, уже десятки поколений школьников называли Серафиму Бенционовну Голенькую просто Пенсионовной, так же, как прозвали её её первые ученики ещё тогда, когда ей было всего двадцать два года, и она только-только, и как она сама говорила, «совсем девчонкой», пришла в школу. И вот теперь, спустя почти сорок лет Пенсионовна, она же Голенькая Серафима Бенционовна, словно подтверждая прозорливость своих первых учеников, готовилась уйти на пенсию.

Педколлектив школы гадал, кто будет завучем после Пенсионовны – Гомотетий, Параша или Мояженалилечка? Столько уже об этом было говорено – переговорено, что, в конце концов, договорились до того, что уже никто не мог об этом говорить, потому что надоело; но перед тем, как надоело окончательно, окончательно же и решили, что, если здраво рассудить, то только Сергею Петровичу завучем и бывать. И на то были свои резоны и резоны непреодолимые. Параше женский коллектив не мог простить того, что она женщина, а Гомотетий не вызывал симпатий в женском коллективе, потому что всегда был весь с головы до ног перепачкан мелом – казалось, что даже попади он прямо сейчас из бани в учительскую, то и тогда и руки его, и лицо, и волосы уже будут в мелу.

Провожать Голенькую на пенсию приехал сам начальник городского отдела народного образования Зот Филиппович Охапкин. Был он то, что называется «неладно скроен, да крепко сшит», обладал громовым басом и каким-то таким особенным выражением лица, что всегда казалось, что он только что одним махом опрокинул в себя стакан водки и теперь ищет, поглядывая вокруг себя тяжёлыми маслеными глазами, чем бы ему сейчас закусить.

У Зота Филипповича было не одно прозвище, а множество, и все они отчего-то употреблялись только вместе с его отчеством, словно без отчества никто и не мог представить себе начальника городского отдела народного образования. Его называли и Дзотом Филипповичем, и Азотом Филипповичем, и Йодом Филипповичем, и Кзотом Филипповичем, а некоторые, как-то по-особенному улыбаясь, называли его Котом Филипповичем.

Речь Зота Филипповича, как и всегда, была длинной и проникновенной, а закончил он свою речь в этот раз как-то особенно задушевно, удивив и растрогав всех своим глубоким знанием предмета:

– Пришла ты ко мне в эту школу, в эти стены, Серафима Бенционовна, почти сорок лет назад простой учительницей… А я тогда был в этой школе простым директором… А теперь уходишь ты от нас, Серафима Бенционовна, на пенсию уже завучем… Но как пришла ты ко мне голенькой Серафимой Бенционовной Голенькой, так и уходишь ты от нас всё такой же голенькой, только теперь Серафимой Пенсионовной Голенькой…

И хотя сразу все и не поняли всю глубину мысли Зота Филипповича, и даже саму мысль не сразу поняли, сама Серафима Бенционовна торопливо раздышалась, словно набирающий ход паровоз, и даже заплакала. А когда все поняли, что же сказал Зот Филиппович, то тут же все засмеялись и принялись с удовольствием расковыривать старую рану: говорить о тяжёлом и неблагодарном труде учителя, о чём и всегда так любили поговорить. Н-да, Зота Филипповича любили все…