Александр Найденов - Дикие слова. Сборник неполиткорректных рассказов

Действительно, почему мы думаем, что картины предназначены для людей? Рембрандт – колдун? Может, не я изучаю картину, а картина изучает меня? Но для чего, или для кого?

«Все, – зашевелилось в голове. – Передо мной неразрешимая загадка». Может, они смотрят на нас оттуда, с той стороны галереи, и разглядывают мое лицо? Или нет, старуха смотрит на свою картину, сакральным смыслом которой являюсь… я?!Мда, картина еще та…

Платяной шкаф, портал, теория относительности для неандертальца? Казалось, крыша у меня немножко поехала. Мелькнула безумная мысль: сделать шаг в картину, просто сделать, головой вперед, один шаг – и получить ответ на все вопросы. Не знаю, что меня остановило. Наверное, страх. А может, не поверил такому примитивному способу? Или остановил пронзительный крик смотрительницы?

Оттолкнув схватившую меня за рукуженщину, я ушел из музея.

************

Старуха скажет? Что? Старуха зовет? Как бы не так! Она просто издевается надо мной.

Проснувшись в два часа ночи, я понял, что не все можно объяснять: головы острова Пасхи, пирамиды инков… старуху из «Пиковой дамы»… «Тройка, семерка туз…» Она ли обманула Германа, или Герман обманулся сам, а может, и то и другое? Кто знает, и знал ли Пушкин?

Когда же в акварели рассвета начали растворяться мягкие звезды, мне до слез стало жаль их возвышенной смерти и отчаянно захотелось проводить их в последний путь.

Стояла странная для Москвы тишина: тронь – и рассыплется…

И опять потекли мысли, утренние и медленные, как стылая вода: незачем искать то, что не понять, что, возможно, даже не существует, а может даже опасно или совершенно не нужно. Какую радость от этого можно получить? И стоит ли это жизни, если жизнь вообще чего-то стоит? Даже художнику иногда перепадает радость творчества. А мне? Стучаться в закрытую дверь в надежде на чудо?

Мир полон вопросов, на которые нет ответов. Вдруг все устроено, как бесконечный замкнутый лабиринт, по которому можно двигаться, но из которого нельзя выйти? Так кто я: странник или крыса, вечно мечущаяся по лабиринту? Даже в смерти есть утешение: после нее не остается вопросов. А у меня только они и есть. Много есть… вернее, сейчас только один. На что я смотрю? На что же в действительности я смотрю?

************

Открылось! Оказывается, даже голландская поэзия умеет радовать.

Ах Рембранд, нарисуй голос Корнелиса, Его видимая часть – самая в нем неважная, Невидимое можно узнать только с помощью ушей. Кто хочет увидеть Ансло, должен его услышать.

Эти стихи Вондела к портрету проповедника Корнелиса Ансло наконец открыли мои закрытые глаза. «Художник снова и снова пытался изобразить в картине голос проповедника, – пишут филологи. – Рембрандт даже выгравировал это четверостишие под третьим портретом Ансло». Я уверен: только из-за стихов они вообще догадались про голос, а я сразу почувствовал, только не знал, как назвать. Ему удалось написать слово, мне – услышать. Вот только не смог перевести. Но ведь и египетские иероглифы тысячелетия ждали своего Шампольона – дождутся и слова Рембрандта. У меня мало времени и слишком грубый слух, но я буду упорно работать и наконец попаду в мир, по которому бесконечно путешествует художник. Который стережет старуха. Которым дышит картина. Который не отпускает меня. Не наш мир, иной!

К сорока годам Петру все надоело, хотя жил он в полное свое удовольствие. Была жена Катя, а детей не было, и не было связанных с ними проблем. Ему давно осточертел телевизор, расхотелось читать, пропал интерес к путешествиям («чего я там не видел?») и, наконец, к еде. Будучи корпулентного телосложения, Петр заметил в этом определенные плюсы. Впрочем, совсем не есть оказалось скучно. Что ни говори, а завтраки, обеды и ужины расцвечивают жизнь. Но радоваться жизни ему надоело тоже.

«Странно, – думал он, – бежит женщина с огромными пакетами, и ей не скучно. Идет празднично одетая пара – гуляют, а может, в театр собрались: слушать жирных примадонн и примадонов, эстеты! В кино – смешно! В музей, ради господа!» Он уже ходил в Третьяковку год назад. Работа наскучила, но без денег еще скучнее, вот в чем загвоздка.

Чем обычно жив человек? Простыми человеческими радостями, а его не вставляют простые, и радоваться им он не умеет. А ведь хотел, и даже пытался найти источник веселья, потому что везде искал первичное.

Петр прочитал, что за эмоции у человека отвечают нейромедиаторы. Те, в свою очередь, зависят от гормонов, а гормонами управляет ДНК. За удовольствие, оказалось, отвечает дофамин, в полном соответствии с ДНК человека. Причем, короткие ДНК дарят радости на все вкусы, по поводу и без повода: чашка кофе, круассан, стейк, хорошая погода и даже противный дождь веселит, а если ДНК длинная, да еще и перекрученная, то мало чего дождешься. Только события из ряда вон выходящие способны порадовать хозяина: на уровне открытия Америки или теории относительности, геростратова пожара или акта уникального зла. Поэтому все самые великие и самые гнусные люди носят в себя длинную хромосому. Петр понял, что и он – тоже.

Но так как плохим он не увлекался и ничего великого не совершил, оказался Петя вовсе без веселья. Совсем без радости жить невозможно, поэтому одно время он серьезно задумывался о клубах самоубийц. Уж очень заманчиво звучало откровение мистера Мальтуса из одноименного рассказа Стивенсона: «А я вам скажу, что любовь отнюдь не самая сильная из страстей. Страх – вот сильнейшая страсть человека. Играйте страхом, если вы хотите испытать острейшее наслаждение в жизни».

Петр хотел, но игра со смертью казалась ему слишком токсичной, и он не доверял отечественным организациям. Пристукнуть пристукнут, но без всякого наслаждения.

Впрочем, положа руку на сердце, радость в его жизни еще случалась. Упоительная алкогольная радость, идущая от запотевшей рюмки водки с пивком на прицепе. Граппу, массандровский портвейн и португальский руби, херес, кальвадос, текилу с лимоном и солью он перепробовал, но самое приятное опьянение наступало от «Джека Дэниэлса», ароматного и крепкого бурбона, нежного кентуккийского виски.

Пятница!

Уже с полудня он посматривал на часы, каждый раз удивляясь неторопливому течению времени. Внутри разгорался жгучий огонек нирваны, помогая продержаться до конца рабочего дня. Петр растягивал дорогу в ресторан, неспешно смакуя баночку пива. Не дома, а именно в ресторане, где в полумраке, как новогодняя елка, светилась стойка бара, уютно заставленная бутылочными украшениями, возвращался интерес к жизни и легкость бытия.

Петя знал цену этому недолгому и нелегкому счастью. В субботу, конечно, он выпьет еще, но это не радость, это лечение, и что уж говорить про воскресенье, день печали и скорби пред убойным понедельником! Случались периоды и продолжительней выходных.