Константин Сомов - К своим, или Повести о солдатах

– Василий, я тут, может, много на себя взял, заботу тебе, тебя не спросясь, тебе придумал, а, может, и похуже чего. Но только добра тебе желая.

– Афанасьич, – улыбается. – Не тяни, не боюсь.

Рассказал я ему о нашем с Кудрявцевым договоре. Он опять улыбается:

– Да знаю я этого «Зингера» и что с ним стряслось, думаю, тоже знаю. Путем все будет.

И точно, хорошо все получилось. До весны Вася все машинки швейные, что у командирских жен имелись, отладил, часы, где требовалось, починил. На белом хлебе с салом, да картошке жареной отъелся, чаю с разным вареньем по горло напился, а там уж и время стало подходить на фронт с очередным выпуском собираться, заявление мне писать, как я Кудрявцеву обещал.

Только по-другому вышло. В апреле, когда снежок еще не везде сошел, пришел на занятия комиссар полка, командует выйти на улицу, построиться в две шеренги. А когда построились, называет:

– Красноармеец Андреев!

Тот из строя:

– Я!

– Красноармеец Андреев, учитывая ваше патриотическое заявление об отправке на передний край добровольцем, командование полка удовлетворяет вашу просьбу, и вы направляетесь на Юго-Западный фронт. Будете освобождать от врага Советскую Украину.

Думаю: «Вот те на, а я и не знал, что Андреев такое заявление написал, да еще вперед меня. Надо…»

А комиссар уже следующую фамилию называет. И опять:

– Учитывая ваше патриотическое заявление…

Так он всех во взводе по списку перечислил и нас с Небесным тоже. А когда ушел комиссар и сели мы перекурить, выяснилось, что никто такого заявления не писал, ни один боец. Обязали, видать, командование полка добровольцев на фронт обеспечить, вот они такой вираж и загнули. Не станешь же, понятное дело, спорить, говорить, что не торопился ты Родину защищать.

Погрузились мы в товарные вагоны и двинулись на запад, потом стали забирать на юг. Ехали несколько дней, куда и зачем не зная. Когда стали выгружаться на переезде, я смотрю мазанки белые, точь-в-точь как у хохлов – переселенцев в нашей степи кулундинской. Думаю: «На Украину, значит, приехали. Так и оказалось. Зимы тут уже совсем не было, не то что у нас в Сибири. Тепло, солнце светит, деревья листочки выбросили, на травке зеленой можно полежать в небо поглядеть. Все хорошо, если б не война.

Попали мы служить в шестую армию, 230-ю, вроде, стрелковую дивизию, сейчас точно не помню номера, столько лет прошло. Да и были мы ее бойцами недолго совсем… Сформировали из нашего пополнения батальон. Повезло, попали мы с Васей и еще несколько ребят из моего взвода в запасном полку в одну стрелковую роту, жаль только по разным взводам нас развели. Я своего командира, к которому меня помощником поставили, попросил, чтоб он с тем взводным договорился Васю к нам перевести. А они, взводные эти оба только после трехмесячных курсов младших лейтенантов получили и форсу у обоих выше ноздрей:

– Чего это я его просить буду? Ты мне что делать не указывай.

Ну, что ты с этим «фазаном» сделаешь? Козырнул, слушаюсь мол. Решил, дальше видно будет, придумаем, что-нибудь.

Числа пятого или шестого мая в нашем полку и в других частях тоже провели митинги. К нам приехал батальонный комиссар, произнес речь. Грузовик – полуторка с откинутыми бортами, вроде, как помост, с него он и говорил. А мы вокруг этой полуторки, стояли и его слушали. Голос у него зычный, привык выступать так, что хоть и много в полку людей, всем слышно было.

Сказал он с полуторки, что наш фронт готовится к активным боевым действиям по освобождению от гитлеровцев всей территории Украины. Мол, враг далеко не так силен, как был в 41-м, у нас есть все, что нужно, чтобы его победить, и мы его победим. Сказал еще, что товарищ Сталин уверен и ждет от всех нас разгрома немецко-фашистских захватчиков в этом 1942 году…

Тут все «Ура!» закричали и я, конечно, тоже, только без особой радости. Память еще свежая совсем была, на своей шкуре испытал, как немцев «шапками закидывать». Но все ж хотелось, как любому, на лучшее рассчитывать. Танков наших, еще на станции при разгрузке, много видно было, и на марше, когда уже пехом в дивизию топали, тоже немало их мимо нас к фронту шло. Очень верить хотелось, что получится здесь, побьем немцев, а все ж 41-й год, когда они нас, как кутят, трепали, забыть не получалось. Да…

Подумал еще тогда, что, может, не понимаю чего, но разве можно о предстоящем наступлении так открыто говорить? Оно ведь скрытно от противника должно готовиться. Так нас учили, и немцы всегда так делали. А тут перед тыщами людей… Это уж сильно надо в себе уверенным быть и врага ни за что считать. На войне так нельзя, боком выйти может.

О мыслях своих я, понятное дело, никому не сказал, даже Васе Небесному. Чего парню в голову туману напускать? Пользы от этого никакой не будет, а душу разбередить человеку очень даже можно. И потом, кто я такой, лейтенант разжалованный, а тут стратегия. Но хоть так, хоть эдак, а 41-й тогда у меня прямо перед глазами стоял, очень уж на ту похожая картина была. И страшно от этого становилось.

После митинга получили мы хороший сытный обед, хотя и так по приезду на фронт кормили нас неплохо, а на закуску политруки раздали красноармейцам смертные медальоны. Опять, смотрю, только отошел политрук, некоторые свои футлярчики в траву побросали, другие формуляры в них, не заполняя, запихали. Я человек аккуратный был всегда, опять же, думаю, случись, убьют, может, узнает маманя, где ее сынка косточки белеют. Я то сам ее письмами нечасто баловал. Заполнил формуляр, вложил в футлярчик, а его, в специальный пистончик-кармашек в галифе, как раз для такой цели сделанный положил. Лежи себе, на доброе здоровье, дай Бог, чтоб я тебя когда-нибудь, сам вынул, да выбросил за ненадобностью…

11 мая 1942 года нас накормили ужином и в девять часов вечера дали команду «Отбой!». О том, что утром должно начаться наступление догадаться было нетрудно. Много народу спало в ту ночь, не знаю. Мы еще с одним парнем из нашего взвода, Сергей его, вроде, звали, легли, как и все вдвоем, подстелив под себя одну из наших шинелей и укрывшись второй. Так спали все бойцы и ели тоже вдвоем из одного котелка. Так судьба людей в товарищи сводила, по дорожке фронтовой вела и, коль удавалось одному уцелеть, другого он уж по гроб жизни не забывал…

Но нам с этим парнем воевать вместе не пришлось. Считай, только познакомились, поговорили немного о Москве, Сергей из нее был, а на второй день наступления при бомбежке он погиб.

Он сразу засопел, а я еще лежал без сна, просил шепотом Господа Бога, чтоб уберег меня, не дал в трату. Меня, Васю Небесного, всех нас. Проснулся, когда было уже совсем светло, подумал еще: «Теперь уж скоро». И сразу принялась бить наша артиллерия, началась артподготовка. Потом над нами пошли в сторону немцев наши бомбардировщики и ястребки, а вскоре и мы, пехота.