Таша Карлюка - Океаны в трехлитровых банках

© Т. Карлюка, 2021

© ИД «Городец», 2021

«Таша Карлюка пишет легко, как дышит. Это особый и счастливый дар для писателя – не утяжелять жизнь своими страданиями, тягостными предчувствиями и сложноподчиненными предложениями. То ли сказка, то ли быль, то ли проза, то ли не рифмованные стихи. Карлюка – первооткрыватель собственного жанра. Жанра лирических монологов, каждый из которых не длиннее одного вздоха. Их хочется заучивать наизусть или переписать каллиграфическим почерком, чтобы потом обрамить и повесить на стенку. Каждое утро взгляд будет натыкаться на эти строки, а душа потихоньку оттаивать и добреть. Собранные вместе под одной обложкой, ее рассказы, эссе и повести дарят радостное ощущение начала. Так можно чувствовать и сочинять только в ранней юности. Говорю это не в упрек, а скорее с легким оттенком зависти и грусти. И, конечно, с восхищением».

Сергей Николаевич,

главный редактор журнала «Сноб»

Нам запретили собираться по сто. Нам запретили собираться по пятьдесят. Нам запретили собираться по десять. Нам запретили собираться вовсе. Нам приказали собраться:

– Соберись! Возьми себя в руки! Закройся в комнате. Не выходи. Войди в себя: исследуй, изучай, знакомься с собой заново, с конца, с середины. Знакомься с собой с того места, с той страницы, где ты в прошлый раз закрыл книгу, себя.

Нам сложно с людьми. Нам сложно без людей. Нам сложно, когда кто-то с нами. Нам сложно, когда мы без никого.

Он не написал, не позвонил. Она злилась и решила не писать, не звонить. Ему.

Написал другой.

Она выскочила из квартиры, прихватив с собой пачку сигарет, спички, джинсовую куртку. Прыгнула на велосипед.

Пустой город перед концом света. Планета устала от нас, она вытряхивает всех нас за борт, очищается, освобождается как после затяжной болезни, когда осталось совсем немного до выздоровления. Город был пустым, ночным, страшным. Сильный ветер дирижировал листьями, пакетами, мусором и единичными идиотами, которые, как и она, вырвались из своих комнат, просто чтобы не чувствовать себя зажатыми в клетке. Они бесцельно шагали по улицам.

Ей хотелось поскорее к нему. Еще двадцать минут назад она даже не думала о нем, она думала о другом. Но он написал, он ее хочет, и она тоже захотела его. Сильно.

Они говорили. Бокалы опустели, пепельница наполнилась. Он выкинул окурки в мусорное ведро, пепельница вновь стала пустой, а бокалы вновь стали полными.

– Я хочу тебя.

– Я не могу. Я думаю о другом. Я не могу. Это будет предательством.

Он услышал ее, но не послушал.

Его собака мирно спала в углу, свечи сгорали, постель мялась, а подушки с одеялом съезжали на пол.

Им даже удалось немного поспать. Минут десять. Она во сне положила свою ногу на его бедро, он положил свою руку ей на живот. Они проснулись, и все повторилось снова, и снова, и снова, и снова… Наконец-то они устали. Обессиленные, они наконец-то уснули.

Она проснулась в девять утра, он еще спал.

Она чувствовала себя виноватой и не чувствовала себя виноватой. Она проверила телефон – тот, кого она ждала, так и не написал.

Она надела ботинки, потом долго искала свой лифчик, не нашла сережку. Нужно уходить – она понимала, но не хотелось. Она закурила, смотрела на него, как он спит, смотрела все то время, пока курила. Уходить не хотелось. Она вымыла бокалы, выкинула окурки из пепельницы, почистила свою кофту от собачьей шерсти. Села на край кровати и нежно поцеловала его в щеку. Он взял ее руку, прижал к губам, открыл глаза. Был поцелуй. Долгий.

– Мне было хорошо.

– И мне.

Она выскочила из квартиры, не забыв пачку с одной сигаретой, спички, джинсовую куртку. Прыгнула на велосипед.

Пустой город перед концом света. Планета устала от нас, она вытряхивает всех нас за борт, очищается, освобождается как после затяжной болезни, когда осталось совсем немного до выздоровления. Город был пустым, утренним, страшным. Сильный ветер дирижировал листьями, пакетами, мусором и единичными идиотами, которые, как и она, вырвались из своих комнат, просто чтобы не чувствовать себя зажатыми в клетке. Они бесцельно шагали по улицам.

Ей было хорошо и плохо одновременно. Она снова проверила телефон – он так и не написал. Ей захотелось кофе, но все кафе были закрыты. Навсегда. Она поехала к себе домой – там кофе был.

Она собралась. Взяла себя в руки. Закрылась в комнате. Книга, которую она вчера начала читать, лежала на полу. Должно быть, ветер… Она подняла ее, села в кресло. «Сначала», – сказала она себе и открыла книгу на первой странице.

Редко к докторам я обращаюсь. Но тут приспичило.

– Лягте, – сказал доктор мне.

Я легла.

– О, кажется, ваша жизнь дала трещину. Точно, – сказал доктор мне.

Я испугалась.

Доктор достал большую иглу и деревянный ящик с нитками разных цветов.

– Вам какого цвета?

– Бежевую.

Я закрыла глаза, остановила дыхание.

– Ну все. Шов может немного болеть, но это пройдет. С каждым днем будет все легче, легче все. Может быть, шрам останется. А может быть, и не останется шрам.

Я посмотрела на шов. Доктор концы ниток завязал в бантик.

– Трещина – это еще ничего. Вы вовремя пришли. Еще бы день – и… – не успел закончить доктор.

Кто-то постучал в дверь. Кабинет наполнился еще одной человеческой головой.

– О, дорогой мой, с разбитым сердцем! Как ваш склеенный орган?

Третья голова тяжело вздохнула и, заикаясь, начала отвечать:

– Я… тут… встретил женщину…

– Снова!? – доктор выкрикнул.

– Да… Но она меня не любит… И кажется, мое сердце снова разбито…

– Я же предупреждал вас! Не влюбляйтесь какое-то время, пока ваше сердце не окрепнет. Ладно, входите, – и доктор достал клей.

– А вас я попрошу, – тут он вспомнил обо мне, – недельку ходить по мягкому, пить теплое и слушать спокойную музыку, пока шрам не заживет.

Я вышла из кабинета. Очередь к доктору в коридоре была длинной. Мне еще повезло, что он меня принял. Кажется, не все сегодня попадут к нему.

Ты меня любишь? Потому что я тебя нет.

Так было не всегда. Это случилось только что. Я открыла глаза, повернулась на бок, увидела тебя и разлюбила. Ты не храпел, не царапал своими чуть сухими пятками, не пускал слюни на свою и мою подушку (в отличие от меня). Ты был хорош! Впрочем, как всегда. Был бы музейным экспонатом, назвали бы тебя «самый-самый»!

Ты читаешь это письмо, а я уже далеко. На ржавеющей «двадцать первой» «Волге» моего деда, на какой-то побитой дороге – потому что других у нас нет. Ты не грусти и не удивляйся – на другой стороне листа список девушек (ты всех их знаешь). Выбирай! Все они в тебя давно и тайно влюблены. Они мне сами признавались. Они готовы натирать твои теннисные туфли, варить полезные каши с низким гликемическим индексом и любить тебя так, как ты этого заслуживаешь. В конце концов ты станешь счастливым. Это неизбежная награда для хороших людей.