Сергей Гребнев - Дальше некуда

– Выезжаем в шесть утра! – приказал мне Бахур.

Только потом я узнаю, сколько потратил он, да что там потратил – проебал. Но по делу! Эх, Димка, эх, Бахур!

Слишком много денег в предыдущем абзаце, а? Ну их, эти деньги! Конечно, они нужны, конечно, они помогают. Но за деньги не придумывают идеологий, изменяющих историю, за деньги не совершают подвиги, за деньги не бывает любви, только проститутки.

Еще Бахур меня успокоил: оказывается, есть такая нация – алтайцы, и вовсе это не казахи. А то, что ментов много, так это у них операция «Вихрь-Антитеррор». Хорошее время, чтоб стволы везти. Вовремя приехал. Поэтому с утра я сел в автобус. Автобусы не шмонали. Бахур, Аксенов и еще партиец Олег на водительском месте, на серой партийной «буханке». Я был опять в очках, в автобусе ехали алтайцы. Я должен выйти в поселке N. Там они меня подберут, там заканчивались ментовские посты. Денег они мне все-таки дали на всякий случай. «Буханка» ехала за автобусом. На гаишно-ментовских КП стояли как будто надувные камуфляжные омоновцы. Как и говорили пацаны, автобусы не досматривали, пропускали, а вот частный автопром шмонали с удовольствием. Там, на одном из постов, я их и потерял. «Буханка» отстала. Ехали долго, время завтрака. Алтайский народ начал чавкать, запахло соблазнительно. У меня, естественно, ничего не было. «Партиец не должен думать о еде», – думал я, думая о еде. Я не ел со вчерашнего вечера.

Я вышел, где приказали. Небольшое село или, скорее, деревня из одноэтажных бараков, с придорожной избушкой-таверной. Меня рассматривали местные жители. Я поправил ненужные очки. Я протоптался там часа три. Съел горсть пельменей в избушке из тарелки с отбитым краем. Товарищи не ехали. Может, их задержали? Или еще что. Но мне нужно попасть туда, куда надо. Кругом горы и снег. Я достал карту, все было понятно. Я пошел. Добрые алтайцы, ехавшие по своим делам на своих советских внедорожниках, от нечего делать подвозили от села к селу. За это я им рассказывал про себя, то есть врал.

– Мы тебя подбросим поближе, нам просто в другую сторону, – сказали два последних подвозивших мужика в ватниках и с узкими глазами. – Только нам нужно домой заехать, заодно и чаю попьем.

Мы свернули в деревеньку. Во дворе, за небольшим деревянным забором, сидела на цепи добрая собака. У нее в пасти поместилась бы моя голова. Пока они собирали какие-то нужные вещи в два брезентовых мешка, чья-то жена угощала меня чаем на небольшой кухне с печкой, при этом мило улыбаясь. У алтайцев попить чаю – это съесть большую пиалу домашнего творога, еще горячего белого душистого хлеба с салом и еще яичницу. Я был доволен. К тому же чай у них отменный, с травами.

– Удачи! – сказали они, довезя до уже темного перекрестка дорог. – Тебе туда.

Мы пожали руки, они укатили направо, я пошел налево. Хорошие мужики, хорошо, что не казахи. Я шел вдоль шоссе. Дорога извивалась по холмам, как змея. Стемнело. Мне вот в тот городок, он блестел вдалеке, в голове дороги. Я шел уже минут сорок, за это время проехала на большой скорости одна машина. Я даже не заметил какая, а она не заметила меня. Вытянутая рука утонула во мраке. Говорят же, что нельзя надевать новую обувь в дорогу – у меня замерзли ноги в легких полуботинках. Когда мы пили у алтайцев чай, я надел ботинки канадских лесорубов, а теперь чувствовал, как пухнут сукровицей пузыри свежих мозолей. У канадских лесорубов, наверное, копыта вместо ног. Очень странно вела себя дорога, которую я уже еле видел. Сколько бы я ни шел вперед, городок уползал все дальше, то исчезая, то выпрыгивая между холмами. Я уже собирался свернуть на обочину и закопаться где-нибудь под кустом в спальный мешок (он был теплый, в магазине сказали, что выдерживает до сорока, сейчас примерно столько и было), когда услышал в темноте урчание мотора. Я вышел на середину дороги, это был мой последний шанс. Ту-ту-ту-ту-ту! В меня уперлась наша «буханка» с пацанами внутри.

Гостиница была великолепной, то есть дрянной. В три облупившихся этажа. Скрипучая, с трудом закрывающаяся дверь. На первом этаже кафе. У входа на кортах и стоя тусовалась пьяная и почему-то грустная молодежь. Они жевали семечки и сплевывали на пол. На нас они посмотрели то ли с интересом, то ли с наездом, я еще не привык к этим как бы прищуренным глазам. Из открытой двери кафе неприятно пахло и кричала в записи Любовь. Но уже не та задорная, молодая, с блатной хрипотцой, а уже современная опопсевшая Успенская. «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь» – мечта любого алтайского юноши. Суровые парни, отвернувшись от нас, от нечего делать начали выяснять отношения. Мы прошли на ресе… к администратору. Это оказалась миловидная, но уже не молодая алтайка. На четверых номеров не было. Говорил Аксенов.

– А может, мы двухместный возьмем? – Серега умеет быть обаятельным, у него монгольские скулы и белые зубы.

– Ну не знаю… – она уже поплыла в нашу сторону.

– Только вы про нас ничего такого плохого не подумайте! – захихикал рядом Бахур.

Администратор сделала нам скидку, взяла как за трехместный. Пацаны опять грызли семечки и в упор смотрели на нас, им было скучно. Номер оказался как деревянный ящик – обит изнутри уже рассохшейся вагонкой. Апартаменты на ночь были просторны, если там не жить. От одной узкой кровати до такой же расстояние в метр. Зато был телевизор, правда, показывал только Первый федеральный канал, и то с помехами. На стене висела памятка для проживающих. Один из пунктов гласил: «За пятна крови и вина на постельном белье – штраф». Все мятое, но белое белье было в пятнах. Проживающие любили гульнуть, и штрафы их радовали. Это как оставить чаевые за хорошо проведенную пьянку.

– Сид, ты с Олегом ложись, – почему-то хитро улыбаясь, сказали мне оба, Серега и Димка.

А потом лежали и похохатывали. Мне все равно было, с кем спать, в смысле на одной кровати. Молчаливый Олег сразу развернулся к стене и уснул. Он водитель, ему нужно высыпаться. Лицо у него было как будто он всю жизнь ест горчицу ложками. Олег пах. Вонял. Есть такие люди с тяжелым запахом. Вот, например, заместитель вождя Анатолий Т. пах, Олег же вонял. А эти рядом лыбились, когда я морщился. По Первому каналу шла передача.

– Плоизведение искусства, памятник Уинстону Чейчиллю, – сказал Вульф и закинул ногу на ногу.

За стеной раздался игривый женский смех.

– Как-то кололева пледложила Чейчиллю титул гейцога, но он отказался. Она была удивлена, Англия не удивилась.

Вульф был в голубой рубашке и светло-бежевом пиджаке. Он был элегантен, хотя и дышал с трудом. За стеной громко копошились, слышался мужской бас. Вульф продолжал:

– Его мать, леди Чейчилль, выходила замуж тли лаза. Сам Уинстон был однолюб. Его жена Клементина Козье всегда была умна, облазованна. Сын Гандольф стал жулналистом, много пил. Любимая дочь Даяна покончила самоубийством. Дочь Сала служила в аймии, была актйисой, но ничего не получилось. Пила она так же сильно, как и Гандольф.