Михаил Прядухин - Александра

Как только Саше исполнилось пять лет, она еще толком и разговаривать-то не умела, ее отправили пасти колхозных коз. С рассветом ее подымали, давали краюху черного хлеба и отправляли вместе с Машей на поле, где их уже ждал пастух. Там, передав под опеку двух маленьких девочек коз, он шел далее, ведя основное стадо коров. В память маленькой Александры врезалось, как он поминутно щелкал бичом, постоянно свистел на все лады и, конечно же, по-черному матерился на черно-белых буренок. Смысл этих странных слов, которые с таким надрывом выскакивали из горла уже пожилого мужчины, был непонятен Саше, но она как-то нутром чувствовала, что это нехорошие слова, и поэтому даже не пыталась разузнать у Машки их значение. Более того, ей не нравились эти неизвестные слова, и эту нелюбовь к ним она пронесла с собой всю жизнь и никогда не материлась. А вот щелканье бичом ей нравилось, и у нее была мечта о том, что когда она вырастет, то непременно вот так научится залихватски махать им над головой и в конце этого завораживающего действия издавать звук, напоминающий выстрел.

Еще она мечтала, как однажды станет сильнее Машки, и как следует поколотит ее за все то, что от нее претерпела. Ведь Валька-то редко рядом, и хитрая Машка, как всегда, когда ее нет, пользуясь своим преимуществом в силе, то чугунки заставит чистить вместо себя, то полы мести, то трепать лен, то наматывать нитки на цевки… В общем, она давно заслужила, чтоб получить хорошую взбучку, и в один прекрасный день, когда та опять начнет ее заставлять что-то делать вместо себя, то получит таких тумаков, таких… А вот каких, Саша как-то не додумывала, но знала точно, что непременно получит.

Но главная ее мечта была о том, чтоб она могла всегда досыта поесть, когда захочет. Чтоб всегда на столе стоял чугунок с варёной картохой или щами. Чтоб она могла навалить себе в тарелку сколько душе угодно еще дымящихся светло-желтых корнеплодов, полить их постным маслом, посыпать солью… Да так бухнуть масла, чтоб аж каждая картошечка покрылась ароматной светло-коричневой пленкой. Да соли тоже, ну, прям целую бы горсть высыпать в тарелку. А еще бы зеленого лучка бы побольше… Очень вкусно все это… ела бы и ела. А Машке – фигушки, пусть смотрит и облизывается или вон лучше пусть избу метет, пока я ем…

Как обычно, две сестры пасли стадо коз возле небольшой речушки Вяльчихи. В этом месте река делала крутой поворот и, хоть с виду спокойная, она вымыла на этой части довольно высокий, метров пятнадцать, отвесный обрыв. Летом она отступала от него и между водой и отвесной стеной, состоящей из песка, смешанного с темно-серой землею, было шагов десять.

Маша лежала под деревом в тени и вяло наблюдала за тем, как Шурка бегает по полю, сгоняя коз в одну большую кучу. Те не хотели слушаться и упорно разбегались в разные стороны. Она, обычным в таких случая командирским голосом, покрикивала на Сашу, уча уму разуму непутевую младшую сестру. В какой-то момент стадо подошло к обрыву, и в этой суматохе Александра пропала из виду.

«Вот блин, куда она подевалась?» – задала себе вопрос Маша и стала медленно подыматься на ноги, чтоб увеличить поле зрения. И в этот миг раздался крик:

– Аааааа! – а потом тишина, лишь только неспешное блеянье коз да шелест полусухой травы…

У Маши все похолодело внутри от этого крика. Она молнией вскочила и во все глаза стала всматриваться в разбегающееся во все стороны стадо – Сашки нигде не было. Тогда она со всех ног бросилась к козам, крича не своим голосом:

– Шура! Шура! Шурка! – Но ответом ей была тишина…

Маша стала метаться по всему стаду, все так же выкрикивая имя младшей сестры, но через пару минут к этому крику добавился еще и ее детский плач, а еще через пять минут она уже просто рыдала:

– Шуураааааа… аааааа…. Шуураааааа… аааааа…

Но Александры нигде не было. Мысль о том, что она вернется без сестры, сжимала маленькое сердечко Маши каким-то железным обручем. В ее детском воображении вставал отец с огромным ремнем в руках и начинал нещадно бить ее им. А она начинала подставлять руки, защищая себя от хлестких ударов, но это мало помогало, и жгучие, нестерпимо болезненные удары пронизывали все ее худенькое, детское тело. Так, продолжая плакать именем сестры, она приблизилась к краю обрыва:

– Шуурааааа… аааааа… Шуурааааа… аааааа…, – и в этот момент она взглянула вниз. Звук «ааааа» застыл у нее в горле, волосы зашевелились на голове, и весь окружающий мир поплыл куда-то в сторону: внизу, под обрывом, раскинув ручки, на спине лежала Александра.

Какое-то время Маша так и стояла, застыв, словно маленький, детский манекен на краю обрыва. Глаза ее расширились до предела и буквально остекленели. Окружающий мир полностью застыл в них, и только какой-то безумный страх горел недобрым, живым огоньком в зрачках… Скорей запищала, чем закричала, Маша, когда увиденная ей картина все же дошла до сознания:

– Шурааа! Шурааа!

Но Александра никак не отреагировала на этот крик. Она все так же продолжала лежать на берегу речки без каких-либо признаков жизни, раскинув ручки. Тогда Маша опрометью, бросилась вниз: слева, метрах в ста, обрыв переходил в уже довольно пологий склон, и по нему можно было спуститься к реке. Не чуя ног неслась Маша к младшей сестре. На склоне она запнулась и кубарем полетела вниз. Она сильно оцарапалась о камни и коряги, пока летела, но этого Маша не почувствовала, в ее сознании было лишь только распростертое тельце младшей сестры на берегу.

Вскочив на ноги, она молнией бросилась к Саше. За считанные секунды Маша преодолела эту «стометровку» и, практически не тормозя, кинулась на младшую сестру. Она обняла ее за шею и стала причитать:

– Шура, Шурочка… Что с тобой, сестренка. Открой глаза… ну, открой, сестренка… Шурочка, ну, пожалуйста, вставай… Я тебе отдам свою куклу… я больше никогда не буду тебя заставлять работать вместо себя… Никогда-никогда… Ну, вставай, Шурочка, открой глаза… ну, пожалуйста…

Вдруг Александра открывает глаза, улыбается во все свое личико, а потом выдает:

– Ха-ха-ха, обманули дурака на четыре кулака, а дурак послушал, три лепёшки скушал!

Маша как-то мгновенно вся скисла и обмякла – она поняла, что сестра ее жестоко провела. Это был довольно сильный удар для детского сознания, и первая реакция была на него – полное временное отсутствие как физических сил, так и духовных. Она сидела на коленях, ничего не предпринимая, лишь только шаря каким-то безумным взглядом по сторонам. За это время Саша, заливаясь от смеха, поднялась на ноги и вновь повторила:

– Ха-ха-ха, обманули дурака на четыре кулака, а дурак послушал, три лепешки скушал! – и опять принялась звонко хохотать.

Эта детская присказка, сказанная во второй раз, подействовала на Машу, будто какое-то заклинание, мгновенно выведя ее из ступора. Безумие из ее глаз улетучилось, освободив место для злости и досады.