Малка Лоренц - Гипноз и наркоз

В одном таком журнале была серия, рекламировавшая дамскую и детскую моду в одном флаконе. Там фигурировали прелестная изящная мама и прелестная дочка примерно за пару лет до полной лолитообразности, в платьях одного фасона с поправкой на невинность. Эти кадры меня завораживали, как бухгалтера трамвайного парка завораживает фоторепортаж со свадьбы престолонаследника. Вот мама с дочкой в кафе – мама, сложив ножки ромбиком, элегантно пригубила капучино, дочка в более блеклых тонах тянет спинку над своим мороженым, ножки так же. Вот мама, раскрыв изящную пудреницу, красит губы кармином – дочка, косясь на маму, мазюкает губки бесцветным бальзамом ровно в той же позе. Цветущая мама посвящала этот нежный бутон в вечную тайну моды, вкуса и хороших манер в объеме целого разворота.

Подразумевалась, очевидно, некая эстафета женственности.

Эти картинки вспомнились мне, когда мы с семилетней дочечкой покупали с уличного лотка две скалки – большую и маленькую.

Ремонтов я за жизнь сделала столько, сколько не делал царь Соломон во всей славе своей. Вот и сейчас – пишу, считай, из мешка с цементом, поэтому воспоминания накатывают самые омерзительные, впрочем, у меня других и нет.

В молодости ремонты делались собственноручно, в совке было плохо с развлечениями. Занятие это было хоть и жизнеутверждающее, но грязное и утомительное. Обычно мне сильно помогал папа, но на каждый пустяк папу не впряжешь, и однажды мне приспичило всего ничего – переклеить обои в гостиной.

Казалось бы, взял да переклеил, делов-то. Беда была в том, что у меня не было стремянки (тогда вообще ни у кого ничего не было, а совести так и до сих пор ни у кого нет), а со стола я не дотягивалась, нужен был кто-то повыше ростом.

У меня ходил тогда в друзьях абсолютно гениальный чувак, не закрывавший рта ни днем, ни ночью, только успевай записывать. Кроме гениальности, никакими ценными качествами он не обладал, а времени отнимал бездну. Приходил и сидел, общался. Рассыпал перлы и сверкал гранями. Томилась я от этого общения безмерно, изнывала всей душой, но терпела из вежливости (в молодости я была ангельски деликатна и даже помыслить не могла сказать кому-нибудь «пошел в пень» – а вдруг обидится). И вот этот друг сказал, что поможет мне с обоями, вместе поклеим. Вот он придет общаться, заодно и поклеим.

Это сейчас бы я про себя подумала – «Не свисти». А тогда я подумала про себя – а ведь что-то же и в нем есть хорошее, какие-то, ээ… проблески человеческого. Я, кстати, в дальнейшем много раз повторяла эту ошибку.

В назначенный день гениальный друг пришел общаться. Я подготовилась к общению изо всех сил – вынесла мебель, порезала обои на куски и сварила клейстер. Гениальный, однако, уселся и принялся общаться как обычно, т. е. пить чай и ронять перлы. Час я терпела, вздыхая и ерзая. Потом терпеть мне надоело. На это гениальный друг поведал, что ему как-то нездоровится, особенно если поднимать руки вверх, стоя на столе, – невыносимо колет в боку и вообще не по себе. Я прямо заплакала.

Сейчас я, конечно, нашла бы что ему сказать. Я бы даже не стала утруждаться формулировками, обошлась бы простейшими коммунальными шаблонами – как мозги трахать, так ты здоровый, а как пользу приносить – так ты больной, раз больной – что ж ты в гости поперся, чтоб с тобой тут нянчились, сидел бы дома, раз от тебя все равно никакого толку и т. д.

Тогда я ничего говорить не стала, поклеила свои обои сама, не без папы, конечно.

А семь лет спустя я взяла это чмо на работу, и он принес мне небольшое состояние. На эти деньги я купила ту квартиру, где и сижу сейчас практически в мешке с цементом, потому что предыдущий ремонт что-то перестал мне нравиться.

Как всякое угнетенное и бесправное существо, я всегда жаждала если не мести, то хотя бы компенсации.

В любое место, где меня обижали, а обижали меня везде, я норовила вернуться уже как победитель и юберменш и тем самым завершить гештальт. Гештальты эти я завершала планомерно и неукоснительно, стараясь ничего не пропустить.

Заканчивая первый институт, я в него же устроилась работать – мне хотелось еще побегать по этим коридорам, уже не перепуганной студенткой, а сотрудницей, которой все пофиг. Сидела за партой на языковых курсах – через год сама преподавала на таких курсах, а еще через год такие курсы у меня были свои. В универе, где из меня таки попили кровушки во время учебы, я через полгода сама принимала экзамены. Школа, которую я закончила, была первым местом, куда я пришла договариваться с директором об аренде помещения под кооператив, вся такая продвинутая капиталистка. Про больницу, где я лежала ребенком, я тоже не забыла, проработала в том мединституте пару месяцев после школы, рассекала в белом халате, как своя.

В перестройку я любила читать газеты, но роль читателя меня тоже почему-то оскорбляла. Начала пописывать и бегала уже не к киоску за свежим номером, а в редакцию за гонораром.

Мне казалось, что получатель услуги – всегда лузер и жертва рядом с ее производителем. В советском сознании продавец круче покупателя. Мне хотелось перепрыгнуть прилавок и оттуда, из касты хозяев, небрежно покрикивать, чтобы больше не занимали.

Пару лет назад у меня была фирма. Мелкий ремонт, муж на час. Пятеро мужиков бегали по городу сверлили дырки, а я все это дело контролировала по телефону. Нервов это стоило столько, что проблема лишнего веса не стояла вообще – ежедневная прогулка по минному полю, жизнь кремлевского телефониста. Когда я продала бизнес, я не то что вздохнула – я сплясала.

Сейчас мужик из такой же вот фирмы собирает мне в детской новую мебель. Я его просто вызвала по рекламному объявлению, как когда-то вызывали моих. Он там крутит шуруповертом, а я тут сижу покуриваю. Этот гештальт оказался самым главным.

Я наконец-то поняла, что всю жизнь стремилась не туда.

Надо быть не исполнителем. Надо быть заказчиком.

Посидели вчера со старым приятелем, поговорили о путешествиях, посплетничали об общих знакомых. Я ему рассказала, что стоит посмотреть в Осло, он на двух сигаретных пачках показал, как умные люди паркуются в два приема, а не в восемь, как я. Усидели литр домашнего вина, на прощанье расцеловались, как родные.

Последнее время мы с ним так встречаемся раз в пару лет. Когда-то очень давно у нас был даже не роман – так, новелла. Он тогда немножко любил меня и немножко – еще одну женщину. Будучи человеком с фантазией, он в мягкой, щадящей форме проинформировал каждую из нас об этом неожиданном раскладе, запасся попкорном и сел смотреть, что будет.