Сергей Садовничий - Портреты иносказательных женщин

Меланхолия

«От невроза можно избавиться, от себя не выздоровеешь».

Жан-Поль Сартр

Кухня. Восемь квадратных метров. Кухонный гарнитур, холодильник, газовая плита, четыре стены, в одной из которых окно в дверь, в противоположной – в окно. Линолеум, сделанный под паркет; потолок, сделанный под идеальную белую плоскость. Посуда, пепельница, фрагменты еды. Я сижу на полу, упершись спиной в обклеенную светлыми ненавязчивыми обоями стену. Рядом со мной бутылка холодного пива, пачка легких сигарет (чтобы курить чаще), черная зажигалка и соленые фисташки. Из соседней комнаты доносится унылая музыка с претензией на талантливое исполнение. Ее звук еще более усугубляет мое состояние. Пиво, по мере употребления, размягчает конечности и направляет мыслительный процесс в сужающийся коридор, заполненный мраком собственной биографии и ведущий к ее неизбежному концу.

Мои веки бессознательно смыкаются и размыкаются, позволяя глазам видеть привычную картину кухни, легкие вдыхают и выдыхают воздух, разбавленный табачным дымом, позволяя жить. На своем шаре земли я сижу на теплом полу, изолированный от остальных, подобных мне, кирпичами и бетоном стен. Думаю о ней и себе. Вдруг я представил себя висящим на серой веревке в дверном проеме.

Я поднялся с пола и, открыв холодильник, достал очередную бутылку холодного пива. Прикурил сигарету: «Я завидую тем, кто обманул себя какой бы то ни было верой».

– Послушай, – теперь мой голос вырвался наружу, – давай проживем отпущенный нам срок вместе? Пока кто-нибудь из нас не уйдет первым. Хотя бы по мере возможности, данной нам социумом, хотя бы по мере возможности, данной нам лживостью и порочностью. Мы ведь не можем отбросить все и наслаждаться друг другом. Это невозможно. Тогда мы уже станем не мы, не мужчина и женщина, живущие в одной из кирпичных коробок многочисленных домов, порождающих города. Я никогда не буду говорить тебе о том, что знаю о нереальности истины, происходящей с нами. Я буду жить так, словно верю в то, что есть у нас. Буду играть в жизнь. Играть с тобой. И, быть может, нам повезет – и мы увидим нашу игру в старость.

Я сглотнул солоноватую от фисташек слюну и ощутил, как на мое лицо заползла нетрезвая гримаса. Гримаса злобы, боли, тошноты и неверия, такое беспомощное и бессмысленное лицо, которое мы так часто видим в бесконечном сплетении вечерних улиц, в удушливой притягательности ночных кабаков, в лампочном тепле многолико-одноликих квартир, в тесных объятьях бетонных подъездов. Лицо искаженной алкоголем нации. Слова продолжали вываливаться из моего искривленного рта красными ошметками внутренней жизни, на пол – в никуда:

– Кому я говорю всё это, тебя нет рядом, а если б была, то я не сказал бы ни одного гнилого слова. Я уже пьян. Завтра встану и пойду жить, разговаривать, беспокоиться, улыбаться, молчать.

Я поднялся и шаткой поступью пошел к своему дивану. Там, погасив свет и заглушив музыку, улегся, довольный тем, что не могу больше думать.

Вера

«Вера – как топор гильотины, так же тяжела, так же легка».

Франц Кафка

– Я жить без тебя не могу. Прости меня, пожалуйста, за всё. Я хочу быть с тобой, возьми меня обратно к себе, прошу!

– Что вдруг?! Прозрение что ли у тебя наступило?

– Не издевайся. Я ведь серьезно. Володя, я люблю тебя, слышишь?! Очень, очень люблю. Ты самый лучший, самый дорогой мой человек. Знаю, я причинила тебе много боли. Мне гореть за это в аду. Но я не могу больше, не могу без тебя.

Она сидела рядом со мной на краю мертвого дивана и произносила это тихо, смотря в пустоту. Я молчал: «Вера! Нельзя верить ей и нельзя не верить». Вдруг она встала и опустилась предо мной на колени. Ее серые глаза красивой правдивостью блестели слезами, почти так же, как при первой нашей встрече. Только тогда – из-за солнечных лучей, а теперь – не знаю отчего.

Подолгу глядя в ее глаза, я как будто переступаю заповедную грань, грань самозащиты. Затем, достав душу из ее противоречивого нутра, я пытаюсь постигнуть эту многогранную субстанцию всем своим существом. Но, не постигнув, отдаю ее обратно: неведомые мне законы мироздания не позволяют ощущать прекрасное в безвременном пространстве.

С минуту мы не двигались, глядя друг на друга. Во мне боролись смутные чувства: радость, любовь, ненависть, желание. Я приложил ладони к ее щекам. Вера улыбнулась, глаза ее бегали, как будто она заглядывала в каждый мой зрачок по-отдельности.

Я стал целовать ее влажные веки, губы.

– Я люблю тебя, – как-то фальшиво сорвалось с моих уст.

Никогда не нравилось произносить эти слова. Это всегда выглядит, как в инфантильном телесериале. Вера нуждалась в этих словах. Как бездарный актер на прогнившей сцене сельского театра, я зубной пастой выдавливал из себя три заветных слова: «Я люблю тебя». Что такое любовь? Я не знаю. Но я любил Веру.

Когда я держал в своих руках ее гибкий упругий стан, в мою голову лезли похожие на привидения похабные мысли. Мысли о том, что кто-то не так давно тоже держал ее вот так, и она, быть может, так же стонала и закрывала глаза, и откидывала голову, и выгибала спину, разбрасывая волосы по плечам. Это убивало меня и одновременно возбуждало. Я ненавидел ее за то, что она такая роскошная, а себя за то, что так сильно люблю ее.

Она снова привела мою жизнь в порядок. Когда я приходил домой, мы вместе ужинали, обменивались новостями, смеялись, смотрели телевизор. Только одно «НО» – я знал, что это бытовое, пахнущее сдобными булочками счастье недолговечно. Быть может, именно поэтому я так дорожил каждым днем, прожитым с ней, каждым утром, пришедшим без тошноты, каждым вечером, предвосхищающим теплую ночь. Мысли-привидения прятались по углам моей головы и иногда все же пугали меня.

Мы познакомились ранней осенью. Так прошел год.

Конец

Что-то не так. Я почувствовал. Сладким трепетом это прокатилось по моей спине; вязкой слюной я сглотнул это вдруг; сизым дымом я вдохнул это молча; скорбной улыбкой это исказило лицо мое.

В тот день она пришла домой поздно, с мокрыми от сентябрьского дождя волосами и кислым запахом вина изо рта. Безмолвно зашла и, неестественно улыбнувшись, прошла в кухню. Там села за стол, швырнув на него полупустую пачку дамских сигарет. Я сел рядом.

– Ну, что скажешь? – спросил ее я.

– Есть у нас что-нибудь выпить? – задала она свой вопрос, развеяв душную паузу.

– Кажется, ты уже пила сегодня…

– Ну и что?! Так есть или нет?

– Есть пиво, будешь?

– Да.

– Случилось что-нибудь, ты какая-то странная? – спросил я, достав из холодильника две бутылки холодного янтарного пива.

– Я поздно пришла, ты ждал меня.

– Да, я звонил тебе, но у тебя был отключен телефон. Что случилось?