Сергей Садовничий - Портреты иносказательных женщин

Возвращаться с нашей работы всегда было странно. Мы садились в забитый людьми автобус и тряслись от одной остановки до другой, мечтая лишь об одном – сне. Странность заключалась в том, что мы ехали с работы, а все вокруг, бросив остывать свои постели, – на работу. К этому совершенно невозможно было привыкнуть. Словно мы жили наоборот. У всех разгорался день. Мы же с Димкой возвращались и падали замертво, чтобы проснуться вечером, когда день умирал. Не успев «привыкнуть» к нормальному распорядку дня между сменами, наша жизнь снова переворачивалась вверх тормашками. Это, не говоря уже о том, что мы выпивали. И делали это, надо признать, частенько.

В студенческие годы я успел поработать и в других сферах, так же не относящихся к журналистике. Я состоял в бригаде, ремонтирующей квартиры (клеил обои, стелил линолеум, белил, красил, шпаклевал), учась всему в процессе работы. Побывал мойщиком машин. Мыл жирные машины жирных людей, их черные тонированные внедорожники и роскошные седаны. Это была унизительная работа, и я недолго на ней задержался. Меня уволили за грубое обращение с жирным клиентом, которому не понравился наведенный мною блеск. С тех пор как у меня появилась своя машина, я стараюсь давать на чай работникам автомойки. Еще я поработал сторожем в детском саду, где, просыпаясь с похмелья, чувствовал себя Гулливером. И где мне удавалось поедать манную и рисовую кашку, фаршированные блинчики и «песочные» коржики, запивая все это компотом или малиновым густым киселем. Теперь я понимаю, что это была лучшая работа в моей жизни, работа, пахнущая сладким и далеким запахом детства. Я бы и сейчас там работал. Что еще нужно для счастья? Общаться с людьми необходимости нет, не надо носить дорогие туфли, вельветовые пиджачки, не надо душиться туалетной водой от Hugo Boss – ничего не надо. Ненавижу все это «нужное общение», наигранное, неискреннее, офисное. Тут ничего этого не требуется. Сиди, читай, пиши, спи, пей и ешь – сказочная работа. Жаль только, что платят за эту сказку копейки.

Как-то, вернувшись в очередной раз усталыми и разбитыми, мы зашли в квартиру. Дядя Гриша встречает нас улыбкой во все свои редкие зубы:

– Здорово, лепилы, хе-хе, – так он стал называть нас, когда узнал, где мы работаем, – все лепите?! Нихуя не учитесь, только херней страдаете.

Дядя Гриша был колоритным типом. Жил он в стандартной «хрущевке» рабочего полукриминального района Нефтяники, состоявшей из шестиквадратной кухонки, совмещенного санузла и двух комнат, одну из которых снимали мы с Димкой, в другой жил сам дядя Гриша. Он чем-то напоминал гнома. Был невысок ростом и жилист. Ходил всегда сутуло и глядел на все из-за торчащих в разные стороны густо растущих бровей. Зубов у него недоставало (как это часто бывает у постсоветских небогатых людей), поэтому к его отрывистой речи добавлялся случайный свист. Так и говорил присвистывая. Дядя Гриша был хорошим человеком.

– Вот вам курица, лепилы – сказал он, указывая нам на одну из трех куриц, что синими неказистыми трупиками почивали на кухонном столе.

– О, спасибо, дядя Гриша, – благодарили мы, – это кстати.

Вообще-то мы снимали комнату за гроши. Дядя Гриша знал, что в карманах у нас, как, впрочем, и головах, гулял ветер. Поэтому, по возможности, подкармливал нас. Мы, в свою очередь, когда были деньги, угощали его. Он был очень неприхотлив в еде и быту. От него мы многому научились. Например, варить борщ без мяса, который получался на удивление вкусным. А вместо мяса кладешь ложку жира – все дела. Дядя Гриша был запаслив и экономен, потому что никогда не знал, сколько придется жить без денег. Он работал на заводе, где ему не платили уже полтора года, видимо, ждали, когда он просто умрет. Нет человека – нет долга. Но дядя Гриша всем назло никак не хотел умирать. Он ел борщ без мяса и пил компот из вишневых веток. Да, именно веток, не вишни. Компот представлял собой мутноватую воду со слабым запахом вишни. Но дядю Гришу это никак не смущало. У дяди Гриши был стержень.

– Эти, блять, гниды мне уже зарплату курицами выдают. Дожился, бля. Такую страну развалили, демократы хуевы. Если б не медь, как бы я жил?!

Дядя Гриша время от времени воровал медь на том заводе, где работал и где ему не платили. Вот такая страна. Человек работает – ему не платят, потому что воруют. Он ворует, потому что не платят. Так и живем. Он не хотел воровать. Было заметно, что его это тяготило, но иначе было нельзя. Причем позже, в случайной беседе, выяснилось, что работали мы с дядей Гришей на одном и том же заводе, который так и назывался – «Сибзавод». Днем дядя Гриша бесплатно трудился на нем, приворовывая медь, а ночами в одном из его многочисленных помещений трудились мы, приворовывая фарш, который мы проносили через «проходную», завернув предварительно в целлофан и спрятав за поясом. Жаль концлагерной надписи "Jedem das Seine" (Каждому – свое) на воротах завода написано не было.

– На вот, сходи в «сельпо», – говорит мне дядя Гриша, протягивая несколько мятых купюр и улыбается во весь свой редкозубый рот.

«Сельпо» он называл квартиру этажом ниже (мы жили на втором), в которой соседка делала отменный самогон. Временами вонь из этого «сельпо» стояла несусветная и доносилась до нашего обиталища. Местные жители просто подходили к ее окну, стучали, хозяйка брала деньги и выдавала русский виски в пластиковых пол-литровых бутылках из-под кока-колы или фанты.

Как только дяде Грише удавалось раздобыть меди, а значит и денег, мы спускались в «сельпо». Дядя Гриша быстро напивался и уходил, иногда не без нашей помощи, в свою маленькую опочивальню. Там у него стоял большой шкаф, кровать, письменный стол и сервант, в котором было много разных книг, книгами были также завалены все углы. Среди них попадались неплохие. Мы с удовольствием их читали. Не знаю, читал ли их сам дядя Гриша. Вряд ли. Вероятней всего, книги – это наследство, оставшееся ему от прошлой семейной жизни. При мне он читал только «Спортивную газету». Свободного пространства в комнате было не больше трех квадратных метров. На столе среди кучи газет стоял еще старый радиоприемник. Телевизора дядя Гриша не имел. Потом телевизор появился у нас, маленький, китайский, который символично показывал один единственный канал – «Россия». Мы поставили его на кухне и иногда пялились в тупые телесериалы. А когда съезжали, оставили его дяде Грише, чему он был несказанно рад.

Иногда мы с Димкой принимали непосредственное участие в его возлияниях. Но пить с ним было невозможно. Он пьянел со скоростью света. Агрессивность не проявлял, а спокойно уходил к себе, сшибая сутулыми плечами дверные косяки. О том, что ему пора было уходить, говорила одна неизменная деталь. Он всегда начинал рассказывать одну и ту же историю. Историю о том, как ему пришлось танком ездить по трупам. Как он видел свисающие, перекрученные на гусеницах человеческие внутренности: дядя Гриша успел поучаствовать в локальном военном конфликте на границе с Китаем за остров Даманский в конце шестидесятых годов. Это сильно его ранило. Он всегда жалел о том, что ему пришлось тогда увидеть. Нам нечего было на это сказать. Мы молчали. Слушали эту историю снова и снова. Рассказав ее невнятным языком, дядя Гриша тяжело поднимался и двигался к себе в келью. Где еще долго курил «Приму», слушая свой неизменный радиоприемник. А наутро, как ни в чем не бывало, вставал и что-то делал по дому. Стирал, убирал, готовил. Когда пришло лето, он стал часто ночевать на своей даче. Там у него была соседка по участку – Валя, о которой он со смаком нам рассказывал: