Артем Северский - Мы кому-то нужны

Валентина провела рукой по лицу. Время и место пропали, осталась одна буря. «Если ещё стоит дом, и крыша в основном цела, то самое страшное впереди», – подумала она, приближаясь к туалету. С рассеянной полуулыбкой на лице, открыла дверь, вошла и, пока мучилась с мокрой одеждой и пристраивалась, слушала свист ветра снаружи. Теперь поздно плакать о том, что упущено. Афонинцам предлагали помочь с переездом, – районные власти, дескать, деньги из бюджета выделим на обустройство, компенсируем. Это им, чиновникам, было дешевле, чем строить капитальный мост для горстки жителей «пустыря». Говорили афонинцам, зачем вы цепляетесь за свои дома? За рекой всё есть, все свои, ваши родственники, соседи, знакомые. А вы? Вы отрезаны ото всех, от мира. Каждую весну – паводок. И дело даже не в мосте. Вы живёте далеко от всего, от элементарных благ цивилизации. Зачем? Кто-то, впрочем, соглашался, молодые, лёгкие на подъем. Перебирались через реку, где и магазины, и почта, и фельдшерский пункт. Кого-то уносило и вовсе в большой мир с его непонятными событиями, шумом и опасностями. Ещё десять лет назад Валентина спрашивала у мужа: «Может, переехать нам?» – «Нет, – отвечал Виктор. – Куда ехать? За рекой одни дурни, я их терпеть не могу». На это Валентина напоминала ему, что ей тогда на работу не надо будет таскаться далеко, и девчонки с почты все там. Думал Виктор, но серьезность напускал для вида, потому что уже решил: «Нет, Валь. Никуда подружки не денутся. А дом куда? Твой дом, между прочим. Нельзя так». В те времена Валентина ещё чего-то хотела, чем-то грезила, к чему-то стремилась. Тогда жизнь ещё хотелось обустраивать, улучшать, украшать, переходить на новый уровень. Чем же она хуже других? Ничем. Только вот прав был Виктор: дом не бросить, хотя и не о доме он говорил, а о корнях. Не молодые уже, приросли к земле. Если вырвут из неё себя, то погибнут. Далеко отовсюду, да, но им и здесь хорошо. Предки жили, они точно проживут. Не нужен им большой мир, всё у них для жизни свое. Не сразу, но приняла Валентина эту мысль. Годы брали своё, и то, что казалось важным, к чему стоило идти, вдруг потеряло ценность, поблекло. Подружки, с которыми она отработала на почте много лет, кто уже умер, кто уехал, кто просто отдалился. В конце концов, Валентина перестала не только ходить к ним за реку в гости, но и звонить. Вы так, ну и мы тоже, думала она с горечью, когда узнавала, что кто-то из девчонок «позабыл» пригласить её отметить рождение внука или правнука, свадьбу сына или дочери. За рекой была жизнь, в которую её со временем перестали звать, а когда на пенсию вышла, то и вовсе, словно не стало Валентины. Выбиралась в магазин, здоровалась издали, иногда и у прилавка или на крыльце беседовала с бывшими сослуживицами, но недолго – у всех были дела, всем надо было бежать. И бежали, оставляя её одну, старуху, никогда не справлявшую ни дней рождений собственных детей, ни их свадеб, ни каких-либо дат вообще. Однажды, полгода тому назад, когда с Валентиной перестали здороваться, она поняла, что её окончательно вычеркнули. Чудной старухой оттуда, с того берега, вот кем она стала для всех. Плечи согнуты, походка шаркающая. Взгляд пустой, в землю упёртый. Всё кончено для неё. О чем говорить? Тогда и поняла Валентина по-настоящему, что жизнь прошла, теперь остаётся не жить, а доживать, коптить небо в дальнем углу, куда никто не заглядывает. И власти уже не смотрели в сторону Афонино, уже ничего не предлагали и забыли благополучно и о своём обещании наладить мост. К чему? Только агитаторы по случаю выборов сюда и добирались. Шумные, говорливые, нездешним отвратительным духом от них несло. Врали агитаторы от души, обещали золотые горы, а в день выборов возвращались вместе с людьми из приёмной комиссии, наблюдали, как Валентина и Виктор опускают в урны свои бюллетени. Давали какие-то подачки: крупу, дрянную тушенку, открытки с глупыми надписями. Однажды Виктору подарили бутылку хорошей водки, он взял, не пропадать же добру. Потом уносило весь этот шумный табор за реку, в большой мир, и Афонино снова погружалось в сонный полумрак. День тут как столетие, а год – эра. Но кому-то этого и нужно.

Одежда вся мокрая, до самого белья. Валентина уже чувствует, как холод лезет со своими объятиями, как дрожь охватывает сначала ноги, потом ягодицы, затем поднимается по спине. Вышла из туалета, запахнула штормовку, накинула капюшон и пошла обратно в дом. Ветер опять накинулся, хотел сбить с ног. Валентина обругала его, ускоряя шаг. Не добегая до крыльца, бросила взгляд вверх и вздрогнула от страха. Прямо над ней пронёсся, вырванный с корнем, ствол молодой березы. Словно спичку, метрах в пяти над землей, нес её ветер. Валентина тут же подумала, что случится, если такой врежется в дом? Или ствол будет гораздо больше? И окончательно поняла: стихия не успокоится.

В тот миг, когда она забежала на крыльцо, Варлам, ждавший её, открыл дверь.

– Долго чего-то.

На лице у него застыла хмурая озабоченная гримаса. Ничего не говоря, Валентина проскользнула в дом и, скинув сапоги, тут же ринулась к печке. Надо затопить, согреться, показать буре, что есть тут ещё жизнь, теплится и не собирается сдаваться. Варлам вызвался помочь, но Валентина отказала, мысленно бросая вызов буре. Ну же, давай, погаси огонь, который я разведу! Силёнок-то хватит? Принесла из прихожей сухих дров, сунула в печь, недолго возилась, а потом дерево резво занялось, осветило её прищуренное лицо оранжевым. Деверь, стоявший у двери кухни, кивал тем временем каким-то своим мыслям. Из печного зева полилось тепло. Валентина бросила на Варлама короткий взгляд – точно заготовила вопрос, но передумала задавать, – и ушла переодеваться.

Шла через большую комнату с маленьким фонариком, с колебанием отодвигала занавеску, входила в спальню. Быстро открывала шкаф и доставала одежду, боясь мёртвого мужа, шарила в комоде в поисках белья.

– Ты не заходи, – бросила, выскочив из-за занавески в комнату, Валентина.

– Я того… Я скоро, – отозвался деверь. Судя по звукам из прихожей, он натягивал сапоги.

– Что? Куда?

– Пойду… посмотрю, что у реки. Как дела.

– Зачем?

– Надо, – деверь смущенно откашлялся.

Больше ни слова. Валентина хотела остановить его – куда в бурю, дурак? – но осталась на месте, слушая, как прогремели кратко его шаги, а потом чуть скрипнула и брякнула входная дверь. Непослушными руками переодевалась, рисуя в уме всякие ужасы. Если ветер целые деревья с корнем вырывает и носит, словно щепочки, то что он может с делать с человеком? Пусть Варлам мужчина и тяжелее и больше, чем она, но буре какая разница?

Надев сухое, Валентина побежала к окнам, приникла к одному, к другому, силясь рассмотреть фигуру деверя; потоки воды мешали видеть что-либо уже на расстоянии метра от завалинки. «Варлам на мотоцикле, значит, не пешком будет…» – подумала она, но шума двигателя так и не услышала.