Валерий Бодров - Аномалия

Вера, обескураженная последней фразой подруги, посмотрела на экран не в силах сопоставить два противоположных берега Амалию и Бродского. «По высшней идее она даже имени его знать не должна, а тут второй раз за день вспоминает, и целое стихотворение она, видите ли, нашла!» – подумала Вера. «Где? Где стихотворение?»

На экране красовалась в разных фотографических позах губная помада с выдвинутым чуть скошенным носиком. «Вот видишь, – шутливо съязвила Амалия, – как ты легко поддаёшься внушению».

У Веры даже немного отлегло от сердца. «Всё-таки если бы Амалия увлеклась поэзией, это было бы что-то из ряда вон выходящее. Она бы уже не была прежней Амалией – красоткой, погрязшей в своём фигуристом теле, как в писаной торбе», – подумала Вера и улыбнулась глупой шутке подруги. «Нет, я говорю о том, когда человек снаружи беспристрастен и интеллигентен, а по ночам, например, режет прохожих по подворотням, как Джек-Потрошитель». Амалия отвернула монитор обратно к себе и зависла, обдумывая услышанное. «Ну, не знаю, – ответила она с показным раздражением, – тут размышлять нужно, факты сопоставлять, делать выводы, а я думать не умею и не люблю. Мне бы мужика с деньгами. Я бы ему детей нарожала, и не ходила бы больше на эту вшивую работу! Вот и всё! Всё моё жизненное кредо!»

Остаток дня за своим рабочим столом Вера провела в совершенно бесцветном настроении. Ничто не радовало её, ни колючие шутки Амалии по поводу идиотизма сослуживцев, ни законная чашечка кофе, щедро предоставленная начальством в бесплатном автомате. Даже мысль о конце рабочего дня, неожиданно постигшая её с приходом молчаливой уборщицы, безрадостно натиравшей линолеум современной шваброй сдобренной терпким запахом чайного дерева, не принесла обычного ощущения конца рабочего дня. Только утренний полустёршийся сон ещё кружил где-то в синапсах сознания раздосадованного от внезапного и случайного открытия. Никак она не могла постичь своим женским умом, почему столь солидный мужчина, её начальник, которого она слушалась и уважительно побаивалась, занимается таким беспутным делом.

Домой ехала в набитой угрюмыми пассажирами маршрутке.

На дворе была уже поздняя осень, почти зима. Люди, завёрнутые в шуршащие электричеством пуховики и чуть влажные от первого снега куртки, заняли собой всё пространство между сиденьями автобуса и терпеливо покачивались в такт скользкой дороге, свешиваясь с верхних поручней над вросшими в эти сиденья пассажирами. Автобус удушливо парил внутри. Пахло залежалой собачьей шестью, размокшей пропитанной потом и краской кожей и, видимо принесённым на обуви свежим птичьим помётом. Эти запахи словно въедались в мозг, отзываясь в нём неровной перекатывающейся от виска к виску болью, немного кружилась голова. «Чужие руки тебя ласкают…», – пел неугомонный динамик в кабине водителя, добавляя и в без того насыщенную атмосферу приторности. «Ещё чуть-чуть и я упаду», – подумалось Вере. В глазах уже поплыли фиолетово-жёлтые круги, перехватило дыхание. Как-то странно стали двоиться люди вокруг отделяя от себя полупрозрачные свои части: то две руки, то две головы.

Одно сидячее место рядом освободилось.

Но полная женщина, стоящая за спиной Веры, давно уже нарочито пихавшаяся своим непримиримым задом и подозрительно нагло сопевшая в ухо, кинула на сиденье свою выдернутую из под ног сумку и, расшатав своей массой всех стоящих рядом, с силой и злостью первая втиснулась на освободившееся сиденье. Вера хотела было сделать замечание по поводу столь непозволительного поведения, но даже не успела открыть рот. Женщина вскочила и в приступе необоснованной ярости сорвала с её головы шапочку с пушистым помпоном и этой же шапочкой стала хлестать по лицу Веры, остервенело приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе! Стоит тут ращеперилась цаца заморская!»

Никто не остановил нападение, никто даже не обернулся на столь резкий и бессовестный порыв. Все сидящие вокруг ещё пристальнее уткнулись в свои телефоны, а стоящие отвернули лица, и даже вроде как отодвинулись от места вспыхнувшей внезапно коллизии. Водитель только сделал радио погромче, и оттуда насмешливо неслось: «Все мы бабы стервы…».

В голове у Веры что-то бесповоротно щёлкнуло и преломилось, стал нарастать беспричинный внутренний гул. Она почувствовала нестерпимую обиду, как в детстве, когда её однажды после уроков побили одноклассницы. Просто так, из-за какой-то записки, которую она подняла с пола и прочитала, и даже не помнила что прочитала. Тогда она не могла поверить, что эти девочки, которыми она училась уже пятый год вместе и дружила со всеми – не разлей вода, так могли с ней поступить. Вот тогда после этого вечера она и увидела полную картину мира, но думала, что это последствия сотрясения мозга после побоев, испугалась, и не рассказала об этом никому, кроме старшего брата. А мир, словно сам пытался показать ей, расширив диапазон зрения, что подружки её тут вовсе не виноваты, но тогда она не смогла понять предоставленных ей образов.

Вера попыталась протиснуться к двери, сжимая в руке свою потрёпанную шапочку. Гул внутри всё нарастал и неожиданно оформился в какофонию несвязных разговоров. Один голос неистово спорил с молчаливым чёрным собеседником о своей мизерной зарплате – образ удручающий своей беспомощностью. Другой, накладываясь на него своим мощным напором, решал, какое мясо он купит на выходные для поездки за город, и уже ароматное сало с дымком текло по подбородку, и запотевшая рюмашка горькой призывно подрагивала на раскладном столике. Третий, вообще просил у кого-то прощения, повторяя и повторяя слезливый глагол и был невыносим в своём упорстве. Четвёртый, люто всех ненавидел, определяя словом «быдло» видимый круг голов. Пятый… . Голоса смешивались, цеплялись образами слов за мозг, долго не отпускали, отражаясь троекратным эхом внутри черепной коробки. Казалось ещё чуть-чуть и придётся крикнуть на весь автобус: «Молчать, молчать, твари, молчать!» Вера вдруг совершенно ясно поняла, что она слышит людей, стоящих вокруг. И от этого знания у неё совсем потемнело в глазах. Коленки подогнулись, и она повисла у выхода на широкой спине серого пальто. Двери маршрутки в этот момент открылись, она попыталась шагнуть в скользящую, наполненную свежим воздухом пустоту. Услышала вслед чужой посыл мысли: «Да, пошла ты! Толкается ещё, Цаца! Правильно тебе морду начистили!»

Спина из серого пальто сбросила её наружу. Кто-то вместо поддержки, наоборот посторонился и её выдавили из автобуса, так же молча и без сожаления.

Отдышалась, глубоко проталкивая в себя воздух, до оранжевых кругов в глазах.

Оказалось, что не доехала до дома целый квартал.