Array Сборник - За стеной сна

Разместились в зимовье, что приютилось у подножия Удинского хребта, и участники экспедиции, освоившись на стойбище, занялись своими делами: геологи – бесконечными изысканиями минералов, кони, привыкшие к самообслуживанию, подались на подножный корм, а Николай присматривался к местности в поисках броских уголков природы для рисования с натуры. А выбор был такой, что глаза разбегались. Вдоль Уды раскинулись, все под таёжным покровом, пологие холмы. За ними высились мраморные вершины заснеженных скалистых гольцов. Ранней осенью Восточный Саян открывался художнику во всём великолепии буйных красок. Склоны одного берега притягивали сочной зеленью пушистого кедрача, а на другом глаза слепила прозрачная позолота лиственничной бахромы. На стыках холмов, не сообразуясь с законами земного притяжения, во все стороны растекались ручьи и ручейки, мелкие и покрупнее, весёлые и говорливые. Погода менялась быстро. Только-только радовал погожий день, как с севера по речной долине уже нависали низкие свинцовые тучи, заполняя пространство, которое вдруг обращалось в таинственную облачность, оставляя человека наедине с собой, одиноким и потерянным в белой туманной мгле.

Художник набрасывал этюды один за другим, отставляя их в сторону и принимаясь за новые. Тут-то Николаю послышались короткие реплики двух расторопных геологов, намеревавшихся отвести его в какое-то особое место:

– Отведём? – не отступал от навязчивой идеи Егор, старший из них, не сводя с дружка цепких жуликоватых глаз.

– Под каким предлогом?

– Там же шикарные виды для рисунков! Вот и предлог.

Поддавшись на уловку, Челноков двинулся за проводниками в «самое экзотическое место Тофаларии». Шли в подъём по берегу Нерхи еле заметной звериной тропой, часто натыкаясь на непроходимые буреломы. Где-то поперёк тропы застыли витые корневища, а то под ногами шуршала опавшая листва. Попадались искривлённые сосенки с корявыми наростами и утолщениями на стволах, в которых, по заверениям аборигенов, потомков «чёрных гусей», жили духи деревьев. Их кроны напоминали те же корневища, словно ветки натыкались в пространстве на невидимые препятствия, обходя их для произрастания.

Местами тропа выходила на речной галечник, где не в диковинку были там и сям попадавшиеся полудрагоценные камешки. Подарки от затерянного мира были щедро разбросаны не только под ногами. По склонам известняковых пород под солнцем переливались вкрапления зелёного турмалина. Геологи пояснили, однако, что эти кристаллы не имеют практического применения, они лишь подзадоривали изыскателей заглянуть в подземные кладовые, обещая немалые скрытые сюрпризы.

Но вот группа вышла на ровную площадку, откуда можно было осмотреться.

Речная долина скрывалась под облачностью, низко осевшей по земле, что было не редкостью на здешней гористой местности. Над белой пеленой угрюмо возвышалась каменная гряда уходящих к горизонту гладко обточенных ливнями скальных образований.

– Вот здесь и малюй, – объявил художнику Егор. – По радиологическому возрасту этим горкам три с половиной миллиарда лет, такие по пальцам пересчитать. Кстати, с тех же пор на Земле началось развитие биологических систем. Вот тебе памятник рождению планеты, его можно и в Лувре выставлять!

На том геологи отбыли, пояснив напоследок, что чуток ниже по тропе, на плёсе, они подёргают рыбку.

Николай принялся за привычное дело. Местечко для зарисовок и впрямь являло собой редкостную природную композицию. Речной распадок. Причудливость обветренной каменной гряды. Мягкие белые облака, прибившиеся к подножию гор. Развернул этюдник, приглядываясь к ближайшей скале, которая притягивала необъяснимой магией. Было в ней что-то колдовское, что приводило сердце в трепетное волнение. «Вот чего мне всегда недоставало! Душевного трепета! Вероятно, именно так работают гениальные живописцы», – подсказывало художнику обострившееся сознание. Но поначалу надо было подобрать наиболее выгодную картину изображения и зафиксировать её фотокамерой, чтобы позже, при работе в мастерской, снимки заменяли вид с натуры. Челноков медленно передвигался по поляне, выбирая выгодную точку обзора. Время от времени он вскидывал фотоаппарат, висевший на груди, и наводил на искомый ракурс объекта.

Стоп! Вот она, точка, с которой открывался вид для создания шедевра путём нанесения масляных красок на льняной холст, изготовляемый из толстой пряжи. Широко распахнутые глаза художника устремились на вершину, увенчанную каменной головой азиата. Плотно обёрнутая чалмой горбоносая голова вполоборота, свисающий по заплечью кусок ткани, глазные провалы – всё это создавало образ духа гор, которому издревле поклонялись местные шаманы, приводящие себя в религиозных обрядах в состояние неудержимого экстаза.

Живописец лихорадочно набрасывал карандашом эскиз будущего шедевра, весь поглощённый царившей в местечке аурой, но лучше бы он не погружался в сакральный мир каменного истукана. Челноков всё ещё относил охватившую его лихорадку к состоянию необычайного творческого воодушевления, какого не припоминал за собой даже после принятия изрядной порции спиртного. «Так вот как рождаются шедевры!» – ублажал себя художник. Однако его азарт упорно вытеснялся какими-то тревожными предчувствиями и неодолимым желанием дать ход безотчётной внутренней активности. Он ощущал себя вулканом, готовым выплеснуть скопившуюся энергию. Дальше – хуже! Николай уж не находил себе места в тщетных попытках освободиться от тяжёлого дурмана.

Отчаявшись, Челноков начал оглядываться по сторонам, топтаться на месте в поисках путей к спасению, как вдруг его подхватило порывом неодолимой магии, закрутило и понесло в исступлённой плясовой круговерти по облюбованному пятачку обозрения. Его фигура сгорбилась: головой вниз, подбородком в грудь, руками в стороны наподобие крыльев, и весь этот подневольный ритуал сопровождался гортанными звуками непонятного содержания, адресованными не иначе как древнему божеству. Так шаманы при встрече с Богом впадают в транс.

«Это чалма! – пронзила догадка Николая, обессиленного и обескураженного. – Это она, чалма, вселила в меня дух шамана и гоняет себе в утеху по поляне!» Он бросил взгляд на каменную статую, выкинувшую новый фортель. Глаз великана, ближний к жертве острых ощущений, излучал узкий пучок света! Вот он, памятник, достойный размещения в Лувре! И невдомёк было бедолаге, что это солнечный луч пробился через глазницу, придав природному изваянию фантасмагорический вид. «Бежать! Бежать от этого колдовства, пока ещё работает сознание, пока остались силы для спасения!» – художник с трудом вырвался из состояния неистового возбуждения и, не забыв прихватить этюдник, устремился знакомой тропинкой вниз, вслед за проводниками, устроившими ему весёленькое приключение.