Игорь Карлов - Том второй

Пусть же ещё послужит нам наша стоптанная обувь! Мы будем двигаться в этом зелёно-синем океане вслед за прихотью речных изгибов, постигая музыку ландшафта, поющего хоралами холмов. Мы станем несуетны и мягки, словно течение наших чистых рек, словно ход наших торных дорог.

Дороги эти, о которых столько сказано и спето, которых каждая верста вымощена матюками, действительно, явление особое. Они метафизичны. Они есть, но одновременно их и нет, что зависит от погоды, от настроения путешествующего, от добросовестности строивших, от… Дальше додумывайте сами. Уникальное русское явление – дорога в объезд дороги. Возникают это параллельные пути там, где проложенная межколхозная магистраль неудобоездима, и мужики съезжают на поле и бузуют по зеленям. Эти натужные колеи в одну сторону ведут к былинному прошлому (сравни – «Илья Муромец и Соловей Разбойник»), а в другую увозят в далёкое будущее, воплощая мечту о временах, когда для передвижения дороги вообще не будут нужны.

Вот в чём смысл и значение дорог России. Пройди по одной из них. Выбери время. Зимой, когда позёмка, злая змея, переползает с обочины на обочину. Весной или осенью, когда жидкий чернозём взасос лобзает твои ноги. Летом, когда пласты праха лежат так плотно, что босыми ногами ступаешь, словно по ковру, погружаясь в тёплую пыль чуть не по щиколотки; или, как я сейчас, шлёпай обувкой по чёрному раскалённому зеркалу плавящегося асфальта, рождающего в струящемся мареве дорожные миражи.

Гонят каторжный этап, идут колонной солдаты… И все они живут лишь в те минуты, когда проходят мимо. Дорога, как царапина в памяти, а по краям её возводят церкви на помин душ, ставят памятники героям, кладут плиты разбившимся шофёрам. Ты же цепенеешь – не то на поминках, не то в почётном карауле.

Зачем я и куда? Почему век за веком обновляли путь на Руси толпы калик перехожих, захожих богомольцев, паломников и бродяг?

Сядешь в тенёк под кустом на обочине отдохнуть и подумать, навалится грустная радость: медленно растворяешься во времени и пространстве, и вот уже нет ни пункта А, ни пункта Б, некуда спешить, не за чем гнаться. Эх, заблудиться бы на этих неисповедимых путях! По ним, видно, ходят ушедшие от нас. А то, глядишь, встретишься и с самим собой маленьким. Вон – топает карапуз, и всё-то ему любопытно, глаза раскрыты миру и душа нараспашку. Навстречу пацану – телега, гружённая рухлядью, на телеге старик.

Вожжами щёлкает, губами цокает, понукает гнедого трудиться. Зыркнул старик на мальчика, смотрит внимательно, а будто не видит… Или это тоже я?

Долго так сидишь у дороги, всматриваясь в самого себя, глядя окрест. А вокруг всё движется: ползёт муравей, колышется листва, едут автомобили, проходят столетия. Вдруг чувствуешь и кружение Земли. И на несколько градусов перемещаешься с планетой осознанно, внемля гудению её соков. Звонкое небо и глухой подземный гул, а справа налево – дорога. Выходит крест. Да такой громадный, что робеешь. Боишься – не над могилой ли водружён тот крест? Ведь этакий могильный холм размером в 1/6 суши он для…

Неужто и вправду погребена Россия? А мы – русские – сироты, и только сиротство делает нас русскими? Неужели суждено нам вечно лишь искать канувшего града Китежа, и никогда не дано будет почувствовать живое и трепетное дыхание Руси? Увидим ли мы добрым наш народ, обильной нашу землю? Снами, не явью, плывут горним путём лики старцев-печальников над покинутой страной, далёким эхом гремят победы воинов-заступников, обманчивой сказкой видятся жёны-хранительницы. А мы, подкидыши, с тоской взыскуем Святой Руси и, не найдя, безнадежно опускаем руки. Где честные, беззаветные труженики, где мудрецы – бессребреники, где светлые юноши и чистые девушки? Кто научит заветам предков? Кто восприимет потомков? Народ ли мы ещё? Тверда ли земля под ногами, или, в наказание Господне, лишённая соли своей, она обратилась в песок, что разлетится от дуновения ветра?

Слабы и безвольны мы, ибо силу обращаем в насилие, а волю – в самоволие. Существование наше – борьба не за жизнь, а с жизнью. Боремся с погодой, с природой, друг с другом, с прошлым и будущим. В семье хотим оставаться одиночками, на работе – безработными, в государстве – анархистами, в Православии – язычниками. И так не живём, а ломаем жизнь, пока не доломаемся, наконец, до смерти. А перед последним вздохом диким глазом охватим тот скудный скарб, что удалось нахапать: «Это всё? Для этого приходил я в мир?»

Господи! Вразуми и настави! Покажи мне мою землю, научи любить её, укажи мой путь на ней. Пойду, помолясь, по этой дороге, где некогда была раскатана моя жизнь колесами тяжёлых грузовиков и автобусов. Пойду дальше, туда, где нет тоски и злых сомнений.

Уже за полдень. Солнце печёт немилосердно. Уже позади станция Чернь, которая от райцентра верстах в десяти. Здесь, за железнодорожным переездом, начинается «бетонка». Ровная, прямая дорога, проложенная военными для своих тайных нужд, выручающая окрестных крестьян в нуждах повседневных, во всякую непогоду надежный путь. В округе бытует мнение, что «бетонка» эта секретная, что иностранцам, потенциальным шпионам, здесь не пройти. Во всяком случае, раньше так было. Сейчас, после капитуляции в холодной, бескровной, бестолковой войне, бдительность нулевая. Для шпионов – раздолье. Хоть пасись табунами на совхозных полях. Только не видно иностранцев, пренебрегают. А зря! Думается мне, что где-то в этих местах одна из русских тайн спрятана. Правда, мы и сами не нашли её до сих пор. А может – и не искали. Так или иначе, ни одной вражеской морды не видать. Все открытые лица соотечественников, настолько свои, что в любой точке галактики посмотришь на них и по-компьтерному безошибочно определишь: планета Земля, Тульская губерния, Чернский район, от зубного техника едут, вставили протезы. Это две бабули на автобусной остановке: часто клацают челюстями, а новая сталь на солнце сверкает нестерпимо. Дед рядом с ними – не знаю, откуда и куда. Может, городской водочки выпить ездил; может, дела какие вершил, и уже потом выпил. А молодка лет пятидесяти, та, что с сумками и рюкзаком, эта, верно, с электрички. Вышла на станции, и теперь ей к родственникам в деревню. Наверное, дети-внуки там (дело летнее) окормляются на парном молоке да на чистом воздухе. И попрёт теперь она, голубушка, им продуктов (хлеба с баранками да колбасы с шоколадками) по детской своей сельской привычке: на одном плече рюкзак, на другом вперевес две сумки, ручками связанные, в руках баул с надписью «Теннис»… Не теннис тут, а марафон с препятствиями, гонка на выживание… Из Тулы ли она, из Орла, из самой Москвы ли, из города, в который влилась в юности капельной и живой кровиночкой, где мечтала щеголять в модных платьях да туфельках, где не месить навоз резиновыми сапогами, не таскать круглый год ватника. Получилось у неё что путное? Или так и промыкалась с клеймом «лимитчица», с запойным мужем, с жадными детьми? Об этом погадает она позже, на закате, уже на месте, когда наговорится с земляками, оделит близких городскими гостинцами, а сейчас думка другая: как до дому добраться? будет автобус или нет? А это вопрос не заковыристей ли вопроса о смысле жизни, я даже не берусь рассуждать, ибо скатишься на банальную формальную логику, а подход нужен с точки зрения космизма и даже антропоцентризма русского сознания. Суди сам: вот дорога, вот автобусная остановка. Вроде бы – почему бы и не быть рейсу? Тем более старушки толкуют про расписание, излагают чётко, по дням недели, по часам. Но тут слушай, да держи фигу в кармане. Какое расписание в глубинке России? Шутить изволите? Здесь детей в паспорт забывают записать, не то что… Плюс разница в восприятии маршрута пассажирами и водителем, когда одним кажется, что пора бы уже, а другой считает, что рано ещё (Эйнштейн с теорией относительности по горькой иронии судьбы не был русским; хотя – не верно; относительность – она в Лондоне относительность, в России относительность – среда обитания. Научной сенсации не получилось бы: что за сенсация – «все относительно», когда всё действительно относительно; и жил бы Эйнштейн тихо в Бердичеве, пока кто-нибудь другой в Гарварде не догадался: «Смотрите-ка, Эйнштейн-то в Бердичеве живёт относительно! А не придумать ли новую теорию?»). Далее: когда и что сломается в автобусе? Кто и сколько даст денег на бензин? Был ли у шофера повод выпить? Остановит ли его милиция на посту в Медвежке?.. Продолжать можно до бесконечности. Сам понимаешь, что в таких условиях сесть в рейсовый и доехать до нужного пункта было бы слишком просто. Настолько просто, что это считается чудом. А я не привык рассчитывать на чудеса. Нет, дорогие мои попутчики, оставляю вас в томительном ожидании и продолжаю своё хождение. Благо напротив жестяного скелета остановки, рядом с нефтебазой, – колонка. Напьюсь, обольюсь по пояс ломящей артезианской водой и потопаю. Кстати, если пойдешь когда-нибудь моим маршрутом, запомни эту колонку. Очень она выручает путника.