Валерий Иванов - Пасквиль для Пушкина А. С.

– Уж не роман ли у тебя с девицей? А? Иван Андреич? – шутил Жуковский.

Крылов молчал, он, не сдерживаясь, наполнил из баронина свой бокал, не дожидаясь других, и выслушал друга.

– Нынче с холопками хлопот наберешься, чуть что – сразу к царю! Вспомним декабристские волнения в 25-м: у одного купца три или пять девок попортили фамилию, не помню, за что, собственно, и увезли по смягченью, так сказать. Попал просто… под одну гребенку. Да ладно! Бог с ними, ты вот, Александр… – Жуковский обратился к Пушкину.

Крылов залпом осушил фужер.

– Зря треплешь себя, шут с ним, с этим кавалергардом-выскочкой, – Жуковский не обратил внимания на Крылова, – кто теперь разберет, кто из нас рогоносец?!

Жуковский имел в виду всем известную историю обер-егермейстера Д. Л. Нарышкина. Его жена была, по слухам света, любовницей Александра I, потому что точно не доказано. Жуковский всегда опирался на слухи, что касались царского тайного переплетения неимоверностью домыслов от забав до сплетен. Однако он старался с осторожностью поднимать этот вопрос при гении, дабы не усилить его скорбь, ему не хотелось удручать негодование поэта. Ему казалась неприятной эта тема, что было уже каким-то эквивалентом нормы и действительной несправедливости и началом всего последнего отождествления. Пушкин после его слов, казалось, рассвирепел. Василий Андреевич тут же предпринял попытку его успокоить.

– К черту эту публицистику! – сказал литературный критик, имея в виду патент на звание рогоносца, полученный по почте Пушкиным в ноябре прошлого года.

Заметив, что Пушкин успокоился. Он был в своем повседневном фраке. В состоянии раздумья Александр Сергеевич перед принятием своих решений складывал руки на груди, но сейчас он потирал большим и указательным пальцами. Жуковский, зная друга, понял, что Пушкин что-то решает предпринять и очень замысловатое.

– Нет, – произнес Пушкин.

Василий Андреевич потянулся к баронину, как слова Пушкина оборвали его движение.

– Только дуэль! – произнес поэт.

Таких слов он от критика и теоретика литературы никак не ожидал.

– Позволь, батюшка, – Василий Андреевич чувствовал свою вину, что возбудил в поэте агрессию, и тут же стал придумывать идеи отогнать от Пушкина противные мысли, впрочем, он также, к своему сожалению, знал и то, что все убеждения Пушкина равны нулю. Жуковский утешать не умел. Его последней надеждой в деле затухания пожара был Крылов, он обронил на него быстрый взгляд. Но тот был упоен какими-то своими мыслями.

– Стоит ли волноваться, Александр Сергеевич, дорогой, – Жуковский заметил за собой, что Пушкин в своем негодовании от критики своей личности стал более дорог ему, он ощущал, что теряет поэта.

Раздайтесь вакхальны приливы!

Полнее стакан наливай!

Ты, Солнце святое, гори!

Пусть эта лампада бледнеет,

При ясном восходе зари! —

прочитал Пушкин из своих сочинений, но Крылов и Жуковский заметили, что пиитика здесь была нарушена.

Ужель вы несметны богатства

Мне станете излом чинить,

Когда художник примет в грудь

Мучительные яства,

Захочется мне жизнь свою испить, —

продекламировал Пушкин только что вырвавшиеся новые строки. Жуковский, так хорошо знавший своего друга, но ничего не знающий, как помочь ему, разве что советом, денежным подношением, вплоть до того, чтобы вступить в брак с несчастной, а если требуется, то и отцом стать, если та особа выглядит намного младше своих лет. Но в этом взгляде, в этой безумной голове поэта Пушкина Василий Андреевич всегда видел экспансивного молодого человека, с легкостью согласившегося настоять на своем мнении, что казалось лично его.

– Вина! – наконец-то отважился Александр Сергеевич Пушкин.

Но вина у Крылова не имелось, разве что настойки староверские из сиропной закваски малины и бутыль водки, часть которой они еще не распили.

– Соглашусь! – с хитрецой, импонировав другу, ответил Жуковский.

Они выпили по фужеру водки, поговорили о поэзии, о последнем вдохновении Жуковского, он задумал очередной перевод из сочинений Александры Федоровны, из немецкой поэзии на русский, и грамотно поставить речь и рифмы мог только гений поэзии, как говорили в шутку о Пушкине его друзья в пушкинском кружке.

Засидевшись до полуночи, друзья вскоре решили расходиться. Как вдруг разговор у самых дверей зашел о масонской ложе. Так, критично часть сословия относилась к тайному сообществу, но ничего не мог с этим поделать царь Николай I. Он был лоялен к увлечению знати, к тому же, не видя в этом ничего отвратительного для политики, внутренней политики, государства и для устоя отношений заграничных обществ, причем непосредственно, не снимал с таких обществ наблюдения.

– Они, все эти… сообщества, эти лакейские басурмане… – негодовал Пушкин, он изрядно подвыпил, – подстраивают наши сообщества… Куда катится барон Бестужев с его идеологией подвига? Изобретатели!.. Чего он изобрел, эстетику мазюканья?! Где он… тот декабрист?! Под юбочкой затерся… Когда Рылеев и Бестужев-Рюмин болтались!..

Я снова в памяти открою,

Моих не произошедших дней.

Я увековечу только боле,

Не ставьте мне под дом букет.

– О! Браво! Браво, Александр Сергеевич! – похвалил его Жуковский. Крылов в этот момент, заждавшийся от гостей скорого их ухода, отчасти был недоволен, что гости решили продолжить употребление хмельного напитка.

– Еще по маленькой, а, Александр Сергеевич? – умиленно глядел на Пушкина Жуковский.

Пушкин опьяненным взглядом глядел на друга, ощущая неприятность с того, что его как бы спаивают. Но вспомнил о Дантесе, и Александра словно потянуло обратно в кресло, куда присел Жуковский.

И даря мне того не надо,

Когда…

Пушкин задумался, на хмельную голову поэзия шла нелегко. Но мысли его будоражили, измену жены, даже если этот памфлет был всего лишь розыгрышем, считал он про себя дурацким розыгрышем барона Борха из министерства иностранных дел. Дурацким – Пушкин не стеснялся про себя высказываний, коверкая про себя для легкости русский язык. Даже те стишки, что писал он с использованием брани литературной, были ему сейчас противны.

Когда в звезду зашел я сам,

И отмщения не надо,

Когда я сам… Я сам себя создал…

Жуковский уступил ему место. Внезапно Александра Сергеевича одолел сон, он вскоре заснул. Жуковский был рад, что тот уснул, его состояние его волновало. Он предложил жестами Крылову дать отдохнуть поэту там, где им одолел сон. Откровенно говоря, Иван Андреевич, любивший уединение, виду не подал, пусть оставшийся поэт в его апартаментах, да и другой любой запозднившийся гость, и весьма бы раздражал баснописца. Он поступил бы так же, такой Крылов, он, как и Жуковский, сочувственно относился к нуждающимся в помощи. Пушкин, на удивление, быстро заснул в кресле. Жуковский попросил Ивана Андреевича не тревожить поэта.