Марина Николаева - Брат

– Как это ты делаешь? Он же такой злой. Ты что, не боишься?

Мальчик, по-прежнему улыбаясь и не переставая гладить ставшего вдруг ласковым и послушным скакуна, повернулся к Ване и сказал:

– Грай!

– Нет, его зовут Ветер, – поправил Ваня.

Мальчик, не слушая, продолжал свой безмолвный разговор с конем, и это доставляло им обоим, как видно, большое удовольствие. Долго ли еще продолжалось бы это загадочное общение, неизвестно, но тут в конюшню вошел Петр Макарович. Не ожидая увидеть здесь детей, он на секунду замер. Ванюша же, приметив отца, принялся гадать, что же теперь ему за это будет и скорчил такое умилительно-виноватое лицо, что, взглянув на него и поняв, какие мысли сейчас бродят в голове паренька, Петр Макарович лишь усмехнулся. Немного постояв и посмотрев на то, как их маленький гость общается со своенравным, но любимым его скакуном, Петр Макарович, удивленно хмыкнув, поспешил выйти из конюшни и встал так, чтобы видеть его мог только Ваня. Знаками стал он показывать сыну, чтобы тот вывел мальчика во двор. Ванюша, сообразив, что от него требуется, взялся за дело.

– Послушай, пойдем я тебе кроликов покажу, а то сюда сейчас отец придет. Ему надо ехать, а мы мешаться будем.

Совсем не желая еще уходить, но понимая, что придется все-таки это сделать, цыганенок послушно отошел от коня, взял за руку Ваню, и, улыбаясь, оба вышли из конюшни. Вслед им полетело заливистое ржание Ветра.

Поводив мальчика по хозяйству, показав ему все свои любимые потаенные места, полазив по кустам крыжовника и отведав поспевших яблок, Иван привел друга назад домой. Марья Ивановна наводила в горнице порядок. Петр Макарович собирал небольшой узелок и намеревался поехать по делам ненадолго. Увидев ребят, он улыбнулся и спросил:

– Ну, как погуляли?

– Да хорошо, – смущенно ответил Ваня, вспоминая происшествие в конюшне. – А ты что, уже уезжаешь?

– Да. Надо бы заглянуть к дяде Егору да сговориться насчет сенокоса. Но я быстро ворочусь, и мы с вами затеем баню.

– Ну, езжай с Богом, а мы тут пока поговорим, чайку попьем. Я сегодня щей наварю да картошечки свеженькой. А ты уж возвращайся поскорее! – Марья Ивановна говорила все это и неуверенно поглядывала на цыганенка, стараясь угадать, понимает ли он их. Когда Петр Макарович уехал, Ванюша решил рассказать матери утреннюю историю с конем.

– Мама, представляешь, а он с нашим Ветром подружился! – радостно показывая на мальчика, начал Ваня. – Он его гладил прямо по морде, а Ветер слушал и даже не кусался!

– Вот как. Да не может этого быть! – не веря словам сына, с усмешкой ответила Марья Ивановна.

– Правда-правда!

Марья Ивановна, ухмыльнувшись, закачала головой, всем своим видом давая понять, что рассказ о добром и послушном Ветре – ложь. Возмущенный тем, что ему не верят, Иван подошел вплотную к гостю и, тряся его за ручку, взволнованно произнес:

– Ну чего же ты молчишь? Расскажи. Ведь ты с ним подружился и гладил его!

Мальчик, понимая, что правдивым словам Вани не верят, и, видимо, совсем уже освоившись, произнес:

– Да. Я люблю грай.

– Да не Грай его зовут, а Ветер, я же тебе говорил уже! – с досадой поправил Ваня, а цыганенок, войдя в то же взволнованное состояние, что и его друг, начал громко и отчетливо повторять:

– Грай! Грай!

– Ветер! Ве-тер! – по слогам произнес Иван.

В этот почти уже спор, наконец, вмешалась Марья Ивановна, обрадовавшись, что мальчик хоть и непонятно, но начал что-то говорить.

– Ну что ты, Ванечка, может, это он на своем языке так называет. Может, его так научили.

– На каком «своем»? – Не понимая, о чем идет речь, Иван удивленно смотрел то на мать, то на цыганенка.

– Да. Грай, – улыбаясь, продолжал настаивать мальчик.

– Господи, Пресвятая Богородица, говорит никак, – зашептала Марья Ивановна и решила, что теперь, понемногу, что-нибудь да разузнает про найденыша.

– Ну, понимаешь, сыночек, наверно, он из такой семьи, в которой говорят иначе, на другом языке.

Марья Ивановна старательно подбирала слова, чтобы ненароком не обидеть чем гостя, и в то же время пытаясь объяснить сыну то, чего он еще по малолетству своему не знал.

– Наверное, он из цыганской семьи? – робко произнесла Марья Ивановна и поглядела на мальчика.

Опасения ее оказались не напрасными. Ребенок, то ли услышав про цыган, то ли еще по каким причинам, вдруг начал всхлипывать. Через минуту слезы уже ручьем текли по его лицу, и повторилась ужасная сцена сегодняшней ночи. Марья Ивановна, расстроившись и испугавшись, приблизилась к плачущему, присела перед ним и, взяв его ладошки в свои, заговорила с сочувствием:

– Миленький ты наш. Уж прости меня. Я ж не хотела. Лучше скажи, ты знаешь, где твоя семья? Ты, видно, потерялся от них? Помнишь чего-нибудь?

Цыганенок еще долго не мог успокоиться, видимо, вспомнив какие-то вчерашние события. Слезы лились из него потоком. Марья Ивановна взяла мальчонку на руки, прижав к себе, уселась на лавку и, покачивая и наглаживая его по кудрявой голове, старалась хоть как-то утешить.

– Ах ты ж, горе-то какое. Бедненький! А ты знаешь хоть, как тебя зовут, а?

Мальчишка, не переставая плакать, забормотал какие-то непонятные Марье Ивановне слова: «Ман кхареее! Ман кхарее! Зовуут! Лукаа!» – подвывая и затягивая каждое слово, ребенок доверчиво и так жалостно глядел на Марью Ивановну, что, не выдержав, она разревелась вслед за ним.

– Лука, Господи. Да прямо как у нас. Пресвятая Дева, помоги! Ну а по-нашему ты хоть понимаешь, а? – не переставая плакать, продолжала расспрашивать она.

– Я понимать. Да. Я понимать.

Всхлипывая уже в одном ритме, они пытались поговорить друг с другом, но даже не слова, а душевное тепло и сердечность были их главными помощниками. Мальчик доверился этой красивой простой женщине, а та, в свою очередь, раскрыла свое доброе сердце этому уже почти родному ребенку.

Ваня тем временем озадаченно смотрел на происходящее, изумляясь, чего это вдруг они развели тут такой слезный дождь. Нрава он был сдержанного, весь в отца, и не понимал всяких там нежностей. Все же пять годков уже минуло, скоро и шесть будет. Взрослый совсем. Он и матери своей все чаще стал отказывать в ласках, которыми она старалась его одаривать, особенно если батя был рядом. Потому представшая перед ним картина показалась ему какой-то бабской и несерьезной.

– А чего вы ревете-то, а? Чего реветь-то. Как маленькие, верно.

Мать, растерянно поглядев на сына, принялась наспех утирать слезы и себе, и цыганенку, понимая, что и правда, хватит уже плакать. Нужно взять себя в руки. Оба понемногу успокоились. Марья Ивановна умыла своего нового подопечного, а заодно и себя. Решено было попить чаю да ждать возвращения Петра Макаровича. Так они и сделали.