Егор Канцибовский - Не место для поэтов

© Егор Канцибовский, 2021

ISBN 978-5-0053-4481-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Меня учили различные люди, пересказывая свои одинаковые жизни. Каждое утро они умывались слезами и завтракали рассветным солнцем, а вечером – сворачивались клубком на сырой земле и находили успокоение в бесконечных обещаниях, данных самим себе, но так ни разу и не исполненных. Эти люди вещали мне пересохшими губами с высоты своих самовозведенных крестов, из глубин своих могил, наспех вырытых голыми руками, из далей своего разума, затуманенного мириадами сновидений. И голоса их, сливаясь в единый предсмертный хрип, неизменно затягивали одну и ту же песню без начала и конца. Песню безмерного несчастья, вечного сожаления и необъятного страха. Страха перед чем? Они и сами никогда не могли дать вразумительного ответа, то и дело погружаясь в растерянное молчание на полуслове. Собственными глазами я видел, как они, находя смысл в том, что не имело истинного смысла, к концу жизни обнаруживали себя в глухом тупике.

Глядя на них, я мысленно примерял их шкуру на себя, пока не обнаружил, что врос в нее каждым сантиметром кожи и каждой унцией души. Вместе с этим где-то глубоко внутри я ощущал чистейшую энергию, не оставляющую попыток вырваться наружу сквозь грудную клетку прямиком на свет. Казалось, нужно только повернуть незримый рубильник, дав тем самым этой энергии разорвать меня на части и осветить мир. Но как это сделать, я не понимал, поэтому она продолжала сидеть внутри меня, сопротивляясь медленному угасанию.

«Стремясь не дать сломить себя мерзостям жизни, в которых я не хотел принимать участия, я пристрастился к опиуму мечты» 1 1 Генри Миллер «Черная весна» . Годами находясь в этом пленительном опьянении, я все ждал помощи извне, но тщетно. Лишь практически утратив всякую надежду, я понял-таки, как могу спастись. Мысль о спасении пришла внезапно, ударом молнии раскалывая древо сознания. Я освобожусь через Творчество. Великое избавление от материальных обманов и шаг навстречу сакральной истине. Прозреть. Промыть глаза от песка водами нефритового озера. Разорвать цепи и прыгнуть выше Великой Китайской стены. Вознестись воздушным шаром в стратосферу, к мраморноликим ангелам, и разорваться водородной бомбой из конфетти.

Писательство – вот чего я всегда жаждал. Запротоколировать все, что происходит во мне и вне меня. Избавиться от гнетущего, тем самым обретя некогда утерянную свободу. Писательство. Само это слово в моем воображении всегда являло собой pièce de résistance 2 2 Выдающаяся работа, шедевр (фр.) , могучую античную колонну, берущую начало в липкой, тягучей грязи и уходящую в дымчатые облака. Колонну, упорно возводимую многими искусными мастерами с самого начала времен. Стоит только постучать по ней костяшками пальцев, и она тут же отзывается стройным хоровым пением.

Сейчас я понимаю, что всю дорогу был обречен на то, чтобы писать. Мне просто был нужен импульс, который заставил бы меня двинуться в нужную сторону. И я получил таковой. С малых лет я был зачарован книгами. Подростком я таскал их из книжного магазина во внутреннем кармане куртки и жадно съедал дома вместо ужина. Часто доходило до того, что я мог проглотить дюжину или больше книг за один месяц, так и не почувствовав насыщения. Скорее наоборот: чем больше я ел, тем больше становился голоден. Это походило на помешательство. Во мне зияла дыра внеземных размеров, и эту брешь я стремился заложить корешками книг. Мои новообретенные друзья со своими гладкими и ароматными страницами с течением времени умудрились заменить мне почти всех дышащих и говорящих друзей, потому что оказались намного живее оных. Всякий раз, садясь за прочтение той или иной книги, я все дальше и дальше отдалялся от реального мира, но, как ни странно, все лучше и лучше начинал его видеть, слышать и понимать.

Моя комната и сегодня больше походит на склеп, наполненный книгами, чьи авторы составляют мой личный божественный пантеон. Каплями осеннего дождя по металлическому козырьку в моем сознании барабанят имена Миллера, Реве, Керуака, Буковски, Селина, Риго, Сартра, Камю, Гамсуна, Гессе, Дж. Кэри, У. К. Уильямса, Р. Рильке и целой плеяды русских творцов, от позднего Достоевского до раннего Лимонова. В безмолвном эйфорическом оцепенении мне всякий раз начинает казаться, что эти капли соединяются друг с другом, образуя огромную, шелестящую, пахнущую соитием типографской краски и переплетного клея бумажную волну, накрывающую меня с головой и утягивающую в бескрайний лазурный океан, а горизонт – не более чем шрам на теле нашего восприятия. След зажившей раны, омываемой нескончаемым потоком слов.

Да, я всю дорогу был обречен на то, чтобы писать. Желание творить вожделенно облизывало мои внутренности на протяжении всей жизни, но раньше я не придавал ему особого значения в силу неспособности верно трактовать свои же глубинные позывы. Раньше я задвигал в долгий ящик всё, что пробовал сочинять, даже несмотря на одобрение тех немногих, кого посвящал в свои дела. Все, созданное мною, мною же клеймилось, как несерьезность и развлечение, и уходило в беременевший стол. Ныне я понимаю, что просто не могу по-другому. Я открыл глаза и отчетливо увидел свой путь. Теперь все остальные пути – ложь для меня, хоть и имеют место для кого-то другого.

Все началось со стихов, которые я тайком писал еще в младших классах. То, что в них напрочь отсутствовала какая-либо рифма, меня нисколечко не смущало и не мешало испытывать своеобразную гордость. В школе на переменах, когда остальные ребята носились по коридорам, я сидел в классной комнате у окна и ненасытно пялился на оголенную улицу в поисках объектов для произведений. По возвращении домой я сходу выдавал четверостишия про дерево с зазубренными ветвями, падающий в тихом ужасе осенний лист или собаку, пристыженно пьющую воду из мутной лужицы. Ничто не могло уйти от моего взора. Однако свои работы я поначалу никому не показывал. Мне казалось, что сперва ими должен сполна насладиться я сам, а уже затем можно будет щедро раздарить их окружающим.

Упомянув обо всем этом, теперь я чувствую острую необходимость вкратце обрисовать и свои первые (и единственные) поэтические чтения, ибо их итог выдался крайне запоминающимся.