Риша КБ - Ненападающая

Однако моя уверенность в неминуемой гибели поуменьшилась, помимо полицейских, персональной охраны и зевак в спортивном трико, вышел он. Родригес был чересчур хорош, чтобы существовать. Если большая часть команды была в дорогих, но до ужаса потрепанных, повидавших долгий перелет трениках и неопределенных футболках, нападающий мирового уровня был одет в свежайшую рубашку, словно он летел в другом самолете другого класса. Черные брюки так хорошо сидели на нем, что мне до безумия стало стыдно за свои такие уродливые ноги и руки. Родригес был маленьким богом моего сознания, но лишь до тех пор, пока с его привлекательных губ не слетело обычное испанское «Привет».

– Хм, привет! – пыталась намекнуть ему глазами на трясущийся в руках плакат. – Может обнимемся?

– О, да! – наконец взглянула звезда этой планеты на наше с Лизой произведение искусств.

После его секундной оценки и шага мне навстречу я все-таки свернула плакат, чтобы больше никогда его не развернуть. Великий футболист обнял меня, как старую подругу, от чего у меня явно стрельнуло в почке, и нас обоих перекосило. Когда я почувствовала его запах, на секунду мне показалось, что так пахнет свобода, но нет, это была зависимость, прежде всего от огромного количества людей, подписанных на его инстаграм.

– Так ты говоришь на испанском? – разомкнул Федерико руки на моей спине.

–Да.

– И это всё ради меня? – просиял Родригес настолько, что мне захотелось купить его пасту.

– Конечно… – улыбнулась я в ответ. – То есть нет, вообще это длинная история.

Я уже хотела рассказать ему столько всего: как начала учить языки, сколько прожила в Мадриде, зачем все это и что он прекрасный человек, подаривший миру столь многое, но как обычно это бывает в России, все портят многоуважаемые работники внутренних дел.

– С удовольствием бы послушал, но, прости, нужно идти! – указал футболист на расходившуюся команду и внушительно смотрящих полицейских.

– Прощу, если дашь номерок… Пообщались бы! – пыталась пошутить я.

Но как говорится в народе, что русскому хорошо, то немцу смерть, а испанцу и того труднее. Родригес от моей шуточки встал в легкий ступор, наверняка пытаясь придумать какое-то оправдание в ответ, но так как время поджимало и на него уже отъявленно давила толпа, звезда вселенского масштаба полез в карман за телефоном. На вопрос «Где можно написать?» я подала ему руку, хоть и в другой держала огромный кусок макулатуры.

Его прикосновения мне были интересны, в моей жизни не каждый день происходило что-то настолько увлекающее, чтобы я упускала такие шансы. Он взял меня за локоть, а потом ручкой, предприимчиво лежащей в его кармане, чуть ли не выцарапал свой здешний номер. Было не особо приятно терпеть столь знакомую боль от врезавшегося в эпидермис стержня, но мне странно нравилось то, как Родригес держал меня за руку. Его пальцы были теплыми, как руки моего отца, что временами согревал мои вечно холодные ладони. Мне было тяжело думать об этом, но так просто смотреть на него, на его морщащейся лоб, хитро прищуренные глаза и полупрозрачные пуговицы рубашки. Мне хотелось смотреть на него, и я не отказывала себе в таком удовольствии.

По пути домой в уже полузабитом метро я снова погрузилась в воспоминания, нет, не о сегодняшнем приключении с Федерико Родригесом на парковке, а о своем так и несостоявшемся разводе.

Я отлично помнила, как сообщила мужу об этом желании. Он не понимал причины и постоянно извинялся за какие-то глупости, хотя, если честно, извиняться стоило нам обоим. Конечно, я хотела рассказать ему все, но как можно сообщить человеку о предательстве, не уничтожив его, да и себя одновременно? Меня он не жалел, а вот мне было его жаль. Виктор не один раз посылал мне цветы, а я каждый раз рыдала из-за них, огромного чувства ненависти и вины, супруг пытался со мной разговаривать, а я… лишь сильнее от него закрывалась.

Однако, как это всегда и бывает, в какой-то момент все закончилось, конечно, у всего в нашей жизни есть срок, но, чтобы настолько короткий? Могу сказать точно, в ту секунду мне не особо верилось в происходящее. Витя исчез из поля зрения, перестал что-либо предпринимать, конечно, была определенная вероятность, что он смирился и решил идти дальше, но мой старый друг никогда не сдавался, особенно когда его выворачивало потрохами наружу. А тогда, думаю, был именно такой случай.

Насторожившись, я наконец рискнула забрать оставшиеся вещи и, как мне казалось, просто исчезнуть из его жизни. Я приехала по идее уже в совершенно чужой номер того проклятого отеля и уже хотела было открыть дверь ключом, торжественно выданным Лизой, но как ни странно, он не то, что был не заперт, он был приоткрыт. В прихожей валялись наши фотографии, остатки моих вещей и Санина куртка. По всему помещению несло адским перегаром и крепким алкоголем. Проникнув в гостиную, я почувствовала, что мне стало отъявленно нехорошо. Витя валялся на полу, прикрываясь полинявшим ковром, вокруг него было несколько порций блевотины и недоеденных макарон, пару сосудов водки и куча разбитой посуды. Балкон был распахнут настежь, а вокруг стояла тишина, даже вечные болтуны снизу замолчали, а сверху не звучали стоны молодожен. Было одиннадцать дня. Было крайне омерзительно.

Не могу сказать с каким содроганием и рвотными позывами, я стянула с все еще остававшегося моим мужем человека этот ковер и с усилием засунула вместе со спиртным в мусорку. Витю, изредка подающего признаки жизни, пришлось перетащить на диван. Это было сложно, но возможно. Я принесла воды из холодильника и пустой тазик, выкинув в ванную недостриранное бельё, укрыла алкоголика пледом и села рядом.

Не знаю, в какой именно момент я приняла это решение. Может, сразу, как увидела его лежащем в этом хаосе, в трехдневной одежде, с непереваренной едой у рта, безбожно пьяного и чертовски жалкого, а может еще до того, как зашла в номер. Нет, во мне никогда не было особого сострадания к людям, наоборот, я очень часто их презирала, за то, что я натворила, меня стоило презирать. Но, в отличии от меня, поступки моего мужа можно было хоть как-то оправдать слепой яростью, безумной болью или жаждой мести, оправдать же мое предательство было невозможно, поэтому спрашивая себя об идеальном еще живом мужчине, я всегда вспоминала про Виктора Аркадьевича.