Виктор Свинаренко - Спаси и сохрани

А доложи ты, что окопы пусты, да займи их наши – беда бы была, сколько бы наших потравилось, сколько бы немцы перебили. Каиново племя!

– Ну, а что с Андреевым? – спросил кто-то.

– Андреева в тыл отправили, а после на поправку домой. Кровью долго харкал. Вот они газы-то, что делают!

А что, братцы, думаете? Нам, ведь, в пользу пошло, что мы беса-то боялись, осторожны стали очень, потому и не влопались и своих не подвели. И подмётки не даром отлетели, всё одно к одному очень хорошо вышло. Сапоги мне ротный новые выдал и к Георгию представил.

Значит, и немецкого беса бояться не следует, смотри только в оба. Не даром говорится: «На всякого мудреца довольно простоты!» так-то, братцы!

И унтер стал свёртывать толстую «цыгарку».

Ив. Митропольский. 25 декабря 1916 год.

Помимо военных доблестей и мощи, свойственных по натуре нашему солдату, помимо глубокой, одухотворяющей силы, которую придаёт армии ощущаемое здесь тесное единение вождей с серыми героями, помимо сознания необходимости неизбежности конечной победы, которым проникнуты все, – есть здесь, в армии, одна особая мощная сила, идущая к каждому солдату изнутри страны.

Серенький обыватель где-нибудь в Елизаветграде, Константинограде, или в Петрограде и Москве, посылая охотно, радостно или так, по инерции, свои подарки и пожертвования солдатикам на войну, наверное и не подозревает того, что, именно, он делает. Для него это иной раз пустяк. Рубашка… кисет с табаком… бумага и карандаш… сладости. Для солдата это иногда колоссальная ценность. Но не в материальной ценности и не в одной только материальной помощи тут дело. Тут важна сила внутренняя, духовная. Солдат чувствует в этой мелочи, что он не покинут, не оторван, не одинок. Он близок всей России и вся Россия с ним, расстояние как бы исчезает.

Вот только что раздали вернувшиеся на позицию офицеры привезённые подарки. Сколько умиления, восторга, радости! Одному солдатику досталась рубашка с вышивкой: «От гимназистки Шуры – из Полтавы», а в руках записочка, полная прелестных слов. Солдатик обезумел от восторга, прыгает, хвастается. Другой получил кисет, табак и трубку. Третий – пирожное и кисленькую карамель. Четвёртый – фуфайку тоже с вышивкой.

И ощущают все близость этих добрых, помнящих, любящих, молящихся за них сердец. Эта серая масса идущих в бой героев чувствует за собою всю многомиллионную великую Россию.

Каждая безделушка, получаемая солдатами, действует, как электрический ток. Незримыми волнами несётся энтузиазм изнутри страны. Всякая, даже слабая вспышка, вырвавшаяся из глубины России, здесь, в армии, отдаётся пламенным воодушевлением. Рождается великая сила духа – та сила, которая двигает на изумительные подвиги, на бессмертную доблесть и на победы.

Пусть Германия, Австрия и все наши враги придумывают, какие угодно «адские» орудия! Но им никогда не сломить эту великую силу духа, отваги, храбрости и выносливости, которую имеют только русские солдаты.

Вольноопределяющийся Новицкий. 9 февраля 1916 год.

Весна установилась ранняя и тёплая, а на Страстной и дороги просохли. Уголок наш был тихий, нечего зря говорить, не особенно донимали австрийцы. Обжились мы, можно сказать, хорошо, – хоть не чисто в халупах и тесно, да и то понять надо – не дома находимся. Три дня в окопах, да три дня в деревне. Придёшь в деревню – первым делом отоспишься, амуницию приладишь, письма напишешь, а то выйдешь к халупе на солнышко. А дни-то весенние тёплые да солнечные. Жаворонки в поле напевают, того гляди трава в рост двинется, со дня на день ждёшь – сады зацветут. Вдаль глянешь – поле тянется бурое, весеннее и течёт над ним пар, синий дымок знойный, а ещё дальше облака белые грядой; только как вглядишься хорошенько, не облака это, а горы высокие, белые – Карпаты. И видно: тянутся к горам гряды перевалов, отрогов гор. Вспыхнет дымок, белый клуб и уж потом донесётся выстрел, раскатится по полю в знойном текучем воздухе синем. А налево глянешь – Днестр течёт чёрный, половодный, кое-где белые крылья на горе, не успел растаять снег. Расстелешь шинель на земле, да так и лежишь – отлёживаешься, дышишь весной ранней, глядишь на горы, на село русинское. Пройдёт дивчина до стодола, – окликаешь:

– Зачекай, паночка, зачекай, поразмовляем трохи…

Остановится, глянет:

– Та чому нi?

А сама смеётся лукавым глазом, прислонит ладони к глазам, на солнце глянет. Высоко ещё солнце. И побежит до стодола, обронит:

– Весняно…

Выйдет русин-господарь из халупы, на завалинку сядет, тютюну завернёт, закручинится.

А день-то тянется и тянется. Не на убыль – на прибыль идёт. Светло, тихо, солнечно и на душе светло. Окликнешь пана:

– Чего, пан, закручинился?

– Э, хлопська доля! – и рукой махнёт. И глядит на гору, на полосы бурые. Думу думает пан-господарь: запашку бы делать надо, сеять пора. Да как тут сеять и чем? Как утекали австрийские войска, всё забрали – жито и семена, обсеяться нечем. А что сумели сховать, – съели до весны. Глянет на полосы, вздохнёт тяжко и скажет:

– Як будемо?.. Або жити, або вмерти…

…

Перед Пасхой куличи пекли, яйца красили. Заботы сколько хочешь. В халупах дым, суетня. Всё надо поспеть. За работой и день незаметно прошёл.

А с вечера, ещё засветло, понесли куличи к роще. Туда ещё днём команды была отряжена амвон строить. На поляне среди рощи сделали возвышение, срубили из деревьев настил, дерном обложили, ветками ельника. А по четырём углам амвона вкопали молодые ёлки, перед престолом сплели арку из молодых еловых ветвей, полукругом, как царские врата.

Вечером при лёгком морозце началась служба. Засветили свечи на амвоне перед ликом Нерукотворного Спаса. На четырёх углах амвона в ветвях молодых ёлок стояли образа: Матери Божьей Одигитрии, Всех скорбящих радости, Георгия Победоносца и Николая Мурликийского чудотворца. И все шли к ним и ставили свечи восковые, приклеивали к веткам пахучим хвойным, истово клали поклоны. И от этого горел звёздами, искрился тысячами огней молодой хвойник пахучий и весь амвон залился светом пасхальным, радостным.

На поляне, лицом к амвону, четырёхугольником стояли войска с восковыми мерцающими свечками и ещё дальше, между ельника, в новых хустках – газдыни и господари – мешканцы.

И стояла тишина ровная, недремлющая, весенняя, и только певучий голос священника да хор из солдат разносился над рощей.

– Христос Воскресе! – сдержанным радостным гулом отвечали тысячи голосов. И сквозь этот гул доносился грозный гул войны – недалёкие редкие пушечные выстрелы. Раскатился гул по низам, по взгорьям, затеряется где-то далеко-далеко в перевалах отрогов. И через четверть часа снова ударит сторожевая пушка другой батареи, больше для того, чтобы показать, что все находятся на местах, не спят.