Нина Романова - Повести в Белых Халатах

Звала я его исключительно Антохой. Языка Антонова побаивались, я же неизменно хохотала над всеми его беспощадными шутками и долгие годы обещала начать их записывать. Если я когда-нибудь решусь написать книгу, Антоха, несомненно, станет одним из главных героев.

До начала рабочего дня все непременно собирались в ординаторской. Ночная смена отчитывалась по стационарным больным, обсуждались планы на день, студенты и интерны распределялись по специалистам и, конечно, без остановки работала кофеварка.

– Доктора, прошу минуточку внимания, – Антонов вошёл в ординаторскую с загадочной миной. – Как вы все знаете из курса анатомии, у человека довольно много разных отверстий и около каждого поджидает специалист. Так вот, наконец в нашей клинике начинает работать проктолог!

– Слава богу, будет куда геморрой отправлять, – улыбнулся терапевт Тёткин.

Юра плюхнулся в кресло.

– Кто напоит меня кофе за отличную новость?

Я посмотрела на его довольную физиономию.

– Как будто кроме меня тебя кто-то когда-то поит кофе, – проворчала я и пошла к кофеварке.

Заполучив чашку с живительным напитком, Антонов продолжил:

– Теперь вторая часть новости.

Я посмотрела в его хитрые глаза.

– Мне интересно, почему ты сначала дождался, когда я налью кофе?

– На случай, если тебе не понравится вторая часть.

Я заинтересовалась и села поближе к Юре, чтобы ничего не пропустить.

– Говори, – разрешила я, – кофе отнимать не стану.

Антонов обвёл ординаторскую интригующим взглядом.

– Проктолог – женщина тридцати лет от роду, симпатичная, не замужем, детей нет.

Я преувеличенно вздохнула:

– Слава богу, будет кому варить тебе кофе вместо меня.

Захар достал незажжённую трубку изо рта:

– Симпатичная и в тридцать лет не замужем? Лесбиянка или феминистка.

– А тебя почему это интересует? – спросила я его, прищурив глаза.

– Чтобы предварительно оценить IQ коллеги, – улыбнулся мне Малаков.

– Ты никогда не был в этом объективен, – вернула я ему улыбку.

Захар смотрел на меня своими чёрными глазами-вишнями, телепатируя: «Не ревнуй». А я ревновала. Не потому, что относилась к нему как к своей собственности – он был безнадёжно и хронически женат. Я давно ответила себе на все вопросы по поводу наших отношений. Но в глубине души хотелось верить: он мой! Он не мог быть ничьим больше, потому что только со мной переставал быть колючим, только со мной открывал душу, становился беззащитным и необычайно нежным.

Если говорить о душе, то у нас она была одна на двоих, иначе невозможно объяснить, каким образом мы чувствовали друг друга, понимали всё без слов и жили одними и теми же мыслями, желаниями, ожиданиями. Я согласна была делить любимого только с пятью девчонками, называвшими его папой и ничего не знавшими о моём существовании.

Захар…

Малаков работал в клинике на полставки урологом-консультантом. Вообще, он оперирующий уролог, доктор – золотые руки. Пять лет работал на севере, практикуясь во всех хирургических специальностях, но, вернувшись в цивилизацию, по голодухе женился на плодовитой татарочке-медсестре и был вынужден растрачивать свой талант, вспахивая денежное поле: если не консультировал, то оперировал, и наоборот. Возникал естественный вопрос: когда он успевал делать детей? Видимо, каждый день, свободный от дежурств, был ознаменован очередной беременностью его жены. После рождения пятой девочки Малаков решился на вазэктомию [3] Оперативное вмешательство с целью стерилизации. .

Он стал болью в моей душе, то сладкой, томящей, то непереносимой, сжимающей горло и рвущей эту самую душу на части. Мы всегда были вместе и не были вместе никогда. Мы жили от встречи к встрече и продолжали чувствовать присутствие друг друга, когда расставались. Мы встретились слишком поздно, чтобы что-то менять. Мы встретились слишком рано, чтобы начать сначала.

Младшей из его дочерей исполнилось пять. Впереди ещё долгий путь, чтобы поставить девчонок на ноги. Наверное, я могла бы разбить этот хрупкий семейный замок, но Захар принадлежал к числу мужчин, которых можно увести от жены, но нельзя увести от детей. И я оставила всё как есть, взяв ответственность за это решение на себя.

В ординаторскую зашёл Сирин с коробками конфет и завёрнутыми в шуршащий целлофан розами.

– Андрюха, я не понимаю, за что тебе всегда несут подарки – ты роды не принимаешь, зубы не лечишь!

Сирин устало упал на диван, предварительно небрежно бросив трофеи на стол.

– Коллеги, предлагаю в регистратуре повесить объявление: «Группа врачей, не берущих взятки, предлагает по оптовым ценам цветы и конфеты», – не унимался Антонов, раскрывая коробку и начиная беззастенчиво её опустошать.

– Я так понимаю, что оптом сбывать ты будешь мои букеты и шоколад, потому что тебе ничего не несут?

– Я недорого возьму за посредничество, – заверил Сирина Юра.

Мухин, врач ухо-горло-нос, пользуясь моментом, поинтересовался:

– Андрей, я позаимствую у тебя цветочки? Иду на свидание, – уточнил он, чтобы ни у кого не осталось сомнения в его праве на обладание букетом.

– Оставьте вторую коробку для встречи нового доктора! – крикнул из угла Сергей Сиротин, врач-патологоанатом.

– Минуточку! – Сирин поднял руку вверх. – Никто не забыл, что это мои конфеты и цветы?

– Ты принадлежишь коллективу, значит, всё, что принадлежит тебе, идёт в общак, – заявил Юра.

– Хорошо, что машина и дача зарегистрированы на жену, – отшутился Сирин, взял из уже наполовину пустой коробки сразу две конфеты и торопливо отправил в рот, словно опасаясь, что и их отнимут.

Рабочий день подходил к концу, и с каждой минутой сердце билось всё чаще. Время от времени мне приходилось делать глубокий вдох, дабы приостановить это ускорение и вернуть сердечный ритм в норму. Но стоило встретиться взглядом с Захаром, как в груди снова начинало сжиматься и трепетать, словно птица-душа просила выпустить её, чтобы устремиться к нему навстречу.

Вот уже который год этот день недели был «моим» – выкроенный из лоскутков суматошной жизни, украденный у всех, кто нас ждал, бережно оберегаемый от любых неожиданных планов. День, когда, покинув клинику порознь, мы спешили на тайную встречу и, захлопнув за собой дверь в мир, превращавшийся на несколько часов в чужой и ненужный, упивались минутами бесконечного блаженства, рождённого обладанием друг другом и самими собой.

Да, именно, самими собой! Когда всё вокруг становится на свои места, исчезают волнения и страхи и остаются только покой и умиротворённость в сердце. Когда пропадает чувство раздвоенности души, находящейся в постоянном ожидании, и ты понимаешь: только теперь в пазл судьбы наконец подобран давно потерянный фрагмент, без которого не складывалась картина жизни.