Валерий Екимов - Неслучайные странности

– Да в порядке я, в порядке. А правило простое, запомни, – улыбаюсь, чувствуя поглощающую меня радость от этой случайной встречи, – если хочешь, чтобы тебя слышали, – слушай сам.

– К-как?.. – заикается, волнуясь.

– И ещё, Сашка, – прерываю его, – сейчас мне срочно нужно уйти, уехать – одному, без тебя; у меня мало времени, наверное.

– К-к-куда?.. – спрашивает растерянно и ещё больше заикаясь…

– Неважно, – уверенно режу мысль, слова, – ты просто слушай и запоминай – если сможешь, конечно.

– Н-ну, хо-ро-шо, – тянет, – говори.

– Скажи нашей Елизавете – от меня, понимаешь, сегодняшнего, – чтоб обязательно прошла полную диспансеризацию.

– Чего прошла?

– Ну, медицинское обследование такое, полное то есть.

– Зачем это? – пугается.

– У неё скоро, – горестно отвожу глаза, вспомнив, как мама как-то рассказывала, когда мы с Сашкой уже окончили наше Нахимовское училище, – обнаружат признаки страшной болезни – кажется, в желудке, – которую сейчас, может быть, ещё можно предотвратить, вылечить.

– Я понял, – с ужасом смотрит в глаза.

– И ещё, – не замечая, втягиваюсь в свои навязшие за прошедшие годы на душе тревожные мысли 2019 года, – Мишке Алексееву, из параллельного класса.

– Гитаристу? – вынужденно втягивается в них и Шурик.

– Ему, – с жаром киваю. – Чтоб не пил водку, вообще алкоголь.

– Так он же… вроде и не пьёт. У него отец…

– Это сейчас не пьёт, – перебиваю, – а через шесть лет… на твоей, кстати, свадьбе выпьет целую бутылку… водки.

– Какой… свадьбе? – вскидывается друг. – С кем?

– Неважно, – категорично останавливаю его. – Просто передай Мишке: если, мол, начнет пить – и семью потеряет, и с пятого курса, за полгода до диплома, вылетит, и на машине в итоге разобьётся.

– Х-хорошо, – сникает Сашка.

– Тарасу, – тараторю я, боясь не успеть договорить, – чтоб во время постперестройки ни в коем случае не стал дальнобойщиком.

– Какой ещё постперестройки? – вновь оживает Воин.

– Эх, – выдыхаю, невольно вспомнив мрачное начало девяностых. – Да неважно какой, Саня, неважно: нас с тобой в это время здесь, в Рамбове, не будет. Ты уж постарайся, втолкуй ему как-нибудь, чтоб шоферил себе после армии на нашем Ломоносовском молокозаводе, где и раньше работал, и не вписывался во всякие сомнительные рейсы по пылающему ближнему зарубежью.

– К-какому зарубежью? – начинает было он, но, передумав, безудержно заикается. – А ч-что… с-с… ним… с-стрясётся?

– Не знаю, – горько вздыхаю. – До сих пор не знаю. Пропал без вести, как в войну. Во всяком случае, до 2019 года про нашего Амбала никто из нас ничего не узнает.

– Ох… – вырывается у Сашки. – А Вавка? Толстый?

– У них… в целом всё хорошо, – улыбаюсь, вспоминая о нашей неразлучной дворовой пятёрке. – Вавка в армии увлечётся боксом; вытянется, как и мечтал, выше нас с тобой, а бицепсы накачает, что твои ляжки.

– Ни-че-го себе, – восхищённо тянет спортсмен-лыжник Шурик.

– Толстый после перестройки – в девяностых то есть – возглавит строительную фирму отца.

– Серёга? – жмёт плечами друг. – Толстый? Не может быть!

– Может-может, – смеюсь. – Ты даже у него в фирме поработаешь с годик-другой после выхода в запас, – рассказываю увлечённо.

– Вот э-то да! – восхищённо тянет Сашка.

– Вот только передай и ему тоже… – говорю, взвешивая слова. – Хотя нет, я сам!

– Хорошо, – таращит глаза. – Там, видно, что-то с ним случится?

– Не знаю, – отрезаю, давая понять, что не стану про то рассказывать, – но обязательно узнаю… И ещё, – вздыхаю, – завтра ни о чём, что услышал сегодня, не спрашивай меня и… не рассказывай мне.

– Почему это? – сомнение и страх в глазах друга вновь приходят на смену зажёгшимся было в них мальчишескому интересу и азарту.

– Да потому, – выдыхаю, не пугаясь его отчаяния, – что мне… нечего сказать… себе; пусть всё будет как есть, вот только брату… Хотя нет, – передумываю, – ему я сам как-нибудь попробую, не сейчас.

– Х-хорошо, – снова пикантно заикаясь, тянет друг. – Они тоже вряд ли согласятся…

– Я знаю, – огорчаюсь, – но я должен был это сказать: ведь это всё, ну, эти неслучайные странности не могут быть просто так, напрасно.

– Не могут, – соглашается.

– Я стану Его просить за них, – выкрикиваю ломающимся голосом.

– И я тоже, – Сашка вдруг понимающе улыбается.

– Пока, – жму другу руку.

– До завтра, – жмёт мою он в ответ и долго-долго смотрит мне вслед, с удивлением наблюдая, как я круто меняю курс, взяв направление движения к вокзалу…

…На удивление в кармане оказывается ровно шестьдесят пять копеек, которых вполне хватает, чтобы купить билет за сорок пять копеек на электричку из нашего маленького городка Ломоносова в сорока километрах от Ленинграда до Балтийского вокзала. Но зачем это вдруг меня – точнее, моего паренька – вдруг понесло в Питер, ума не приложу.

Я теперешний – правильнее, конечно, сказать: будущий пятидесятилетний из 2019 года – затих, наблюдая, видимо, как мой парнишка (ну, я то есть, четырнадцатилетний из 1980 года) уверенным шагом направляется в метро, где тогда и бывал-то всего пару-тройку раз вместе со всем классом на экскурсиях. Похоже, – чувствую это, мы ж с ним вроде как одно целое, – он собрался на «Пионерскую», хорошо известную мне теперь, но не ему тогда.

Вот интересно: совсем не помню этой неслучайной, похоже, поездки!

А была ли она вообще? Не меняем ли мы с ним его будущее, моё настоящее?

Не знаю. Посмотрим.

Пока ж меня, как взрослого человека, больше занимает не духовная сторона вопроса этого рандеву, а материальная! Ну надо же как-то возвращать моего молодого человека обратно, не пешком же ему ползти домой по шпалам…

Это однажды, кстати, произойдёт с ним, со мной лет так через семь, когда, загулявшись в Питере со своей девчонкой, будущей женой, едва поспею на последнюю электричку, где под мерный стук колёс просплю свою остановку. А ночью тогда не только электрички, но и частные машины редко ходили. Вот и пришлось тринадцать километров топать в полной темноте вдоль железнодорожных путей.

…А денег у нас в обрез: на метро туда и обратно понадобится два пятака, а оставшихся десяти копеек едва хватит на обратный билет до Сосновой поляны, но это ничего: если сделать вид, что заснул, то даже самый строгий контролёр простит – в крайнем случае высадит на следующей остановке. Но, во-первых, ревизоры тогда ходили с проверкой крайне редко, а, во-вторых, если ссадят, то можно зайти в другой, уже проверенный вагон.

Но каково ж оказывается моё удивление, когда я обнаруживаю на схеме Ленинградского метро родную в будущем станцию лишь в проекте, что, кстати, совсем не обеспокоило моего двойника. Да и то правда: чего ему волноваться о такой мелочи? Доехав до конечной станции «Петроградская», он – видимо, следуя какой-то своей внутренней слепой интуиции или, может, моему неосознанному желанию – выходит на Кировский проспект, ныне Каменноостровский, и тут же запрыгивает в хвост подоспевшего сто двадцать седьмого автобуса.